Черный легион
Шрифт:
— Не к дезертирству, а к возвращению в свои части, — прохрипел Погостин. — Это как раз спасение от клейма дезертира.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов, — проговорил Власов, старательно протирая измятым серым платочком запотевшие стекла очков. — Один на один. Откровенно. Согласны вы на такой разговор?
Погостин замялся.
— Такой разговор может состояться только с вашего согласия. Он требует искренности. Вы понимаете меня, майор?
— Не заставляйте «раскручивать» вас заново, — предупредил его Штрик-Штрикфельдт. — Мы сумеем убедить вас в том, что
Власов внутренне напрягся. Он вспомнил эту фразу. Капитан почти дословно повторил то, что однажды, когда разговор между ними зашел в тупик, сказал ему, генералу Власову: «Мы сумеем убедить вас в том, что на вежливость офицера следует отвечать вежливостью офицера». Это происходило в Берлине, в пропагандистском центре верховного командования вермахта на Викториаштрассе, 10, куда он, по рекомендации начальника отдела пропаганды верховного командования капитана фон Гроте, был переправлен из Винницкого лагеря военнопленных.
Ведавший его обработкой полковник Гелен [25] сразу же приставил к нему Штрик-Штрикфельдта. Расчет оказался точным. Штрик-Штрикфельдт происходил из прибалтийских немцев. Образование получал в Санкт-Петербурге, в свое время служил в русской армии. Но главное заключалось в том, что капитан фанатично верил в необходимость создания из русских военнопленных мощного антикоммунистического освободительного движения. И Власов вынужден сознаться себе, что во главе этого движения он оказался во многом благодаря именно Штрик-Штрикфельдту.
25
Полковник Рейнгард Гелен (с 1 декабря 1944 года — генерал-майор). Начальник отдела «Иностранные армии Востока» Главного управления имперской безопасности при Генеральном штабе. После войны возглавлял разведку ФРГ. Известен под кличкой «Серый генерал».
В беседах с ним капитан всегда был предельно вежлив. Однако его афоризм относительно «офицерской вежливости» остался в памяти Власова не как изысканная вежливость, а как самая непозволительная грубость.
— Могу предоставить для беседы свой кабинет, — нарушил затянувшееся молчание стоявший у двери барон Георг фон дер Ропп, начальник учебной программы школы.
— Благодарю, барон. Жду вашего решения, — ровным спокойным голосом напомнил Власов, обращаясь к Погостину.
44
Они вышли из подвала казармы, где размещался карцер, и поднялись на второй этаж, в кабинет барона Роппа. Барон тотчас же удалился. Штрик-Штрикфельдт тоже вышел, но Власов понял, что он остался у двери. Для подстраховки.
Расстегнув на всякий случай кобуру, Власов опустился на стул напротив своего несостоявшегося убийцы. Теперь их разделял небольшой письменный стол, на котором высились две стопочки бумаг, очевидно, учебных планов школы.
— Итак, вы — майор? Фамилия ваша Погостин? — спросил Власов, положив перед пленным пачку сигарет и зажигалку, которыми террорист сразу же воспользовался.
— Зовите
— Вы прибыли с заданием убить меня?
Майор курил, глядя куда-то в сторону окна.
— Вы что, отрицаете, что прибыли с заданием убить меня?
— Что уж тут отрицать? Приказали — убрать.
— До сих пор сожалеете, что не смогли выполнить этот приказ?
— Задания для того и существуют, чтобы их выполняли, вам как боевому генералу это известно не хуже меня.
26
В основе этого образа — реальный прототип. Советская разведка заслала в Русскую освободительную армию диверсанта, задачей которого было убить генерала Власова. Этим диверсантом был некий майор Капустин.
«Боевому генералу». Власову нравилось это слово — «боевому», сам частенько употреблял его, подбадривая офицеров своей 2-й ударной. Давненько же он не слышал его.
Тон майора был спокойным и довольно миролюбивым. Но Власову показалось, что он всего лишь пользуется возможностью отдохнуть от «вежливости» подчиненных Штрик-Штрикфельдта и покурить.
— Меня интересует один-единственный вопрос. Вы значительное время находились в рядах движения Освобождения. Пусть даже в качестве разведчика.
— Пусть даже.
— Все, что вы здесь видели… Те идеи, которыми живут бойцы Освобождения… Неужели они не поколебали ваше стремление убить генерала Власова? Не изменили ваших убеждений?
— Что касается стремления убить — нет, — пожал плечами Погостин. — Я должен был выполнить приказ.
— Ладно, оставим этот вопрос. У вас была возможность значительно больше узнать о режиме, который вы столь яростно защищаете. Это не побуждает вас к мысли, что вся деятельность коммунистов — с их репрессиями, уничтожением храмов и сотворением искусственного голода — противоестественна русскому народу?
— Я не убежден, что все, чем вы здесь потчуете своих курсантов, — правда.
— Пропагандистская неправда допустима. Но в деталях, мелочах… Выдумать сотни концлагерей, истребление священников, разрушение храмов — невозможно.
Погостин жадно затянулся и медленно, с наслаждением, выпустил вверх кольца дыма.
— Допустим. Встречный вопрос: о режиме, который столь же яростно защищаете вы, аналогичного мнения у вас не возникало? Так я по крайней мере отстаиваю своих соплеменных садист-фашистов, вы же отстаиваете чужеземных.
— Немцы для нас не более чем союзники. Уж кому-кому, а вам это отлично известно. Национал-социализму никогда не пустить корни на нашей земле. Я открыто заявил об этом немцам.
— Вы так считаете, генерал, не пустить? — насмешливо уточнил Погостин. — Я почему-то не догадывался, что фюрер, Гиммлер и Риббентроп советуются с вами, как им вести дела на оккупированных территориях.
Власов умолк, нервно поиграл желваками. Взгляд его источал неприкрытую ненависть к сидящему напротив человеку.