Черный легион
Шрифт:
— Знаете, штурмбаннфюрер, не так-то просто быть жен-щиной-офицером в армии мужчин.
— Не убеждайте меня в этом. И не пытайтесь расчувство-вать. Все равно замечу, что расслабляться настолько, насколько позволили себе вы, нужно как можно реже. Даже учитывая вашу лагерную закалку.
— Вы окончательно растоптали меня, Скорцени, — почти в отчаянии признала Фройнштаг, вновь обхватив голову руками и не решаясь поднять на штурмбаннфюрера виноватых глаз.
69
Скорцени провел Фройнштаг к ее
Пройдя вслед за ней в комнату, Отто осмотрел ее с такой придирчивостью, словно решал: может ли Фройнштаг оставаться или же стоит подыскать ей более достойное жилье.
— Я хотела бы побыть здесь до завтрашнего дня, — Фройнштаг внимательно посмотрела на Отто. Он должен был догадаться, что вечер, который проведет в его «королевской резиденции», будет полностью посвящен ему. В какой-то степени это стало бы актом прощения, которое она способна выпросить за слишком бурную ночь, проведенную с Гардером и другими мужчинами у «медсестры-палача».
— Нет, унтерштурмфюрер, мы не можем терять время. Его у нас и так слишком мало.
«Неужели не понимаешь, что я хочу остаться здесь ради тебя?» — обиженно, хотя и про себя, упрекнула его Лилия. Ей все больше нравился этот Квазимодо. Если раньше Фройн-штаг всего лишь восхищалась храбростью незнакомого ей диверсанта, то теперь Отто начинал импонировать ей как мужчина. Ну а шрамы… что ж… Они лишь делают его мужественнее.
Лилия полуприлегла на диване, упершись рукой в фигурный подлокотник, и вызывающе взглянула на Скорцени. Этот взгляд, очевидно, был наиболее призывным из всех, на какие только она была способна.
В свою очередь Скорцени скользнул холодным оценивающим взглядом по ее ногам, груди, лицу. Ноги у Фройнштаг были почти идеальной конфигурации и красоты, по крайней мере, идеальной в его, Скорцени, понимании. Налитая, контрастно обрисованная фигура Лилии не могла бы оставить равнодушным даже мужчину, совершенно потерявшего вкус к женщинам. Лицо тоже казалось достаточно привлекательным, несмотря на то что следы бурной ночи все еще отражались на нем предательской бледностью и едва заметными фиолетовокоричневыми мешочками у глаз.
Нет, эта женщина просто не могла не нравиться. Но именно потому что она способна была завлечь его, Скорцени перевел взгляд на часы.
— Машина прибудет за вами в пятнадцать ноль ноль. У вас еще есть несколько часов для того, чтобы отдохнуть или попрощаться с Берлином. Может случиться, что работать придется вне Германии, так что…
— Опять интригуете? Да вы присядьте, присядьте. Не делайте вид, что слишком торопитесь.
— Не интригую, а предупреждаю, унтерштурмфюрер Фройнштаг, — жестко осадил ее Скорцени. — И прекратите вести себя в моем присутствии так, словно видите перед собою растерявшегося ухажера.
Его слова чуть было окончательно не выбили Лилию из седла. Но все же она нашла в себе мужество язвительно заметить:
— Именно такого, совершенно растерявшегося, ухажера я сейчас и вижу перед собой.
— Мне кажется, что наш разговор был завершен
Просто вы не поняли этого и попытались продолжить. Но неудачно. Машина прибудет, как договаривались.
Фройнштаг хотелось удержать штурмбаннфюрера, переломить тон разговора, изменить саму атмосферу их отношений, однако она понятия не имела, как это можно сделать. А когда дверь за Скорцени закрылась, бросила ему вслед:
«Ничего, у меня еще появится возможность отомстить тебе, «нерастерявшийся ухажер». Глядя на эти ножки, ты еще столько раз будешь «теряться», что захочется вернуться сюда, в эту комнатку, и стать передо мной на колени. Дур-рак!»
70
В охотничьем домике было на удивление тепло. Войдя в него, Курбатов сразу же лег у печки и, не сказав никому ни слова, уснул. Это был не сон, а извержение смертельной усталости, которая накапливалась у него в течение всех трудных дней, проведенных в горах и лесах России.
Впрочем, засыпая, князь поймал себя на мысли, что так до сих пор и не ощутил ни радости от того, что вернулся на родную землю, ни печали от того, что на ней идет война, и что сам он пришел на нее отнюдь не с миром.
— Я пришел сюда не с миром — это уж точно, — пробормотал он, чувствуя, как в тело его врывается струя тепла и неземной благодати, именуемой обычным человеческим сном. — Но ведь и встречает она меня не как блудного сына.
Через несколько минут подполковнику показалось, что этой благодати хватило ровно на то, чтобы уже во сне переварить мысль, настигшую его перед забытьем. Слишком уж коротким и неуспокоительным он показался. И не прерван был, а расстрелян густой пулеметной очередью.
— Что?! — подхватился Курбатов, инстинктивно хватаясь за лежавший рядом автомат.
— Похоже, что ваша прогулка в город, князь, не прошла бесследно: нас выследили, — столь же спокойно, сколь и язвительно ввел его в курс событий подъесаул Кульчицкий. — И, кажется, успели окружить.
— Так уж и окружить!
Печка давно погасла, а костры рассвета еще не зажглись, но комната уже наполнилась его усыпляющей серостью.
«Рассвет — время расстрелов, — почему-то всплыло в сознании Курбатова, и он ощутил, как мгновенно охладели его виски. — Неужели вещее предчувствие?»
Пулеметная очередь повторилась. Но теперь она выдалась короткой и почти на полувыстреле прерванной несколькими автоматными.
Ясно было, что идет перестрелка и что она приближается. Но тогда кто тот, с ручным пулеметом? У него в группе пулемета нет.
— Кто находился в дозоре?
— Реутов, — вспоминает Тирбах, притаившись у одного из окон.
— Кто из наших ведет бой?
— Никто.
— Но кто-то же…
— Предстоит выяснить, господин подполковник.
В доме два, почти друг против друга, окошка и дверь. Четвертая стена — глухая. Эта «мертвая зона» автоматически превращала их сработанный из толстых бревен форт в совершенно не приспособленную к обороне лесную западню.