Черный Леопард, Рыжий Волк

Джеймс Марлон

– Кава говорил, что, когда впервые увидел тебя, пытался убить тебя копьем.

– Тоже мне рассказчик, – буркнул Леопард, продолжая шагать.

Мы остановились на поляне, шагах в пятидесяти от нас стояло дерево. Леопард снял лук.

– Ты его или он твой? – спросил я.

– Правду эта старуха говорит про тебя, – покрутил он головой.

Леопард засмеялся.

– Следом ты станешь о любви выспрашивать, – хмыкнул он.

– Пусть эта баба катится зад лизать прокаженному. Ну так есть ли в тебе любовь к этому мужчине и любит ли этот мужчина тебя?

Он глянул

на меня в упор. Либо он только-только отпустил усы, либо я только что увидел их.

– Никто не любит никого, – выговорил он.

Он отвернулся от меня и кивнул на дерево. Дерево широко распахнуло объятья, приветствуя его, и открыло дупло совсем близко от места, где было бы сердце, дупло, через какое я видел насквозь. Леопард уже держал лук в левой руке, тетиву – в правой и стрелу меж пальцев. Не успел я заметить, как он поднял лук, натянул тетиву и пустил стрелу, а та беззвучно прошла сквозь дупло, Леопард же меж тем успел вынуть и выпустить другую. Вынул и выпустил еще одну, после чего протянул лук мне. Мне казалось, что тот легкий, но он оказался так же тяжел, как ребенок в лесу.

– Следи за моей рукой, – велел он и протянул ее прямо к моему носу.

Двинул влево, и глаза следили за ним. Рука его тянулась очень далеко, и я вертел шеей, чтобы увидеть, не собирается ли он шлепнуть меня или другую какую мелкую пакость учинить. Потом он повел рукой вправо, и я следил за ним глазами, пока не потерял руку из виду.

– Держи в левой руке, – сказал он.

– Твоя стрела, – произнес я.

– Что с ней?

– Она блестит, как железная.

– Она и есть железная. Ты такую никогда не видел?

– Все стрелы у ку из кости и кварца.

– Ку до сих пор убивают детей с верхними передними зубами.

Вот так Леопард учил меня убивать луком и стрелами. Держать лук со стороны того глаза, что меньше в ходу. Натягивать лук со стороны того глаза, что больше в ходу. Ноги расставлять так, чтоб они на ширине плеч были. Тремя пальцами держать стрелу на тетиве. Поднимать и натягивать лук, тянуть тетиву до подбородка – и все это махом. Целься в мишень и пускай стрелу. Первая стрела взлетела в небо и едва не попала в сову. Вторая ударилась в ветку над дуплом. Третья… не знаю, во что она попала, но что-то взвизгнуло. Четвертая попала в ствол около земли.

– Оно на тебя сердится, – заметил Леопард. И показал на дерево. Велел мне собрать стрелы. Я выдернул первую из ветки, и маленькая ранка затянулась. Извлекать вторую мне было страшно, но Леопард рыкнул – и я мигом вырвал ее. Повернулся бежать, но тут какая-то ветка хлестнула меня прямо по лицу. Ветка, какой раньше не было. Теперь уж Леопард хохотал.

– Я не умею целиться, – понурился я.

– Ты не умеешь смотреть, – поправил он.

Я не умел смотреть не мигая, не умел натягивать тетиву без дрожи, не умел выбрать позицию, опирался не на ту ногу. Стрелу выпустить я мог, только никак не по его команде, и стрелы всегда попадали не туда, куда я целился. Я думал, уж не целиться ли в небо, чтоб попасть в землю. По правде, не думал, что Леопард способен так долго хохотать. Однако он не ушел, пока я не послал стрелу сквозь дупло на дереве,

и всякий раз, как я попадал в дерево, дерево хлестало меня веткой, какая либо всегда была там, либо ее там никогда не было. Ночное небо насупилось, прежде чем я пронзил стрелой мишень. Мы пошли обратно в хижину по тропе, какую я не узнавал: скала, песок и камень, покрытые мокрым мхом.

– Когда-то это было речкой, – сказал Леопард.

– И что с ней стало?

– Ей ненавистен запах человека, и она течет под землей, стоит нам приблизиться.

– Правда?

– Нет. Сейчас конец сезона дождей.

Я собрался уж было сказать, что он слишком долго живет с Сангомой, но сдержался. Вместо этого сказал:

– А ты – Леопард, что обращается в человека, или человек, что обращается в леопарда?

Он пошел дальше, ступая по грязи, перебираясь через валуны там, где когда-то была река. Ветки и листья скрывали звезды.

– Иногда я забываю вновь обратиться.

– В человека.

– В леопарда.

– И что случается, когда забываешь?

Он обернулся и посмотрел на меня:

– В таком обличье, как у тебя, нет никакого будущего. Меньше. Медлительней, слабее.

Я не знал, что сказать, а потому делал вид, будто я вопрос задал. Потом выговорил:

– По мне, ты выглядишь быстрее, сильнее и умнее.

– В сравнении с кем? Знаешь, что бы сделал настоящий леопард? Он бы тебя уже слопал.

Он меня не испугал, да и не хотел этого. Все, что у меня защемило, находилось ниже пояса.

– Ведьма рассказывает сказки получше, – сказал я.

– Она тебе сказала, что она ведьма?

– Нет.

– Ты знаешь повадки ведьм?

– Нет.

– Значит, ты либо говоришь через зад, либо бздишь через рот. Берегись, мальчик. Тебе уготовано жуткое кушанье. Мой отец раз обратился и забыл, как обратно обратиться. Остаток жизни провел в страданиях от этого тела.

– Где он теперь?

– Его упекли в камеру умалишенных: охотник подстерег его, когда он в образе человеческом имел гепарда. Он удрал, сел на корабль и уплыл на восток. Так я слышал, во всяком случае.

– Слышал?

– Леопарды слишком хитры, мальчик. Мы способны жить лишь в одиночку, предоставь нам таскать друг у друга добычу. Мать свою я не видел с тех пор, как сам сумел завалить антилопу.

– И ты не убиваешь детей. Это удивительно.

– Такое делает меня одним из вас. Я знаю, где находит пропитание моя мать. Видел братцев своих, только куда им бежать – это их дело, а куда я бегу – мое.

– У меня нет братьев. Потом, придя в селение, я услышал, что брат у меня был, но его убили гангатомы.

– И твой отец стал твоим дедом, Асани мне рассказывал. А твоя мать?

– Моя мать сорго варила да ноги не забывала разваливать.

– Ты мог бы жить в единой семье, а все равно разметать ее.

– К матери у меня ненависти не было. У меня к ней ничего не было. Когда она умерла, я ее не оплакивал, но и не смеялся.

– Моя мать давала мне сосать молоко три месяца, а потом кормила мясом. Этого хватило. Впрочем, я же зверь.

– Дед мой был трус.

– Если бы не твой дед, тебе бы не жить.