Черный нал
Шрифт:
Выпить почти нечего. Так. Одна бутылочка какого-то ликера. Мы отпиваем по глотку, редко-редко. Под утро, когда просыпаемся и в который раз отыскиваем друг друга, она все же включает голоса этого злобного мира. И вовремя. В Нарве уже Советская республика. Красные флаги, бои на окраинах и кое-где в центре, шоссе и железная дорога перекрыты, и дикторы захлебываются от крика.
— Говорил, не надо включать.
— Слушай, а как ты теперь вернешься? Самолетом?
— На самолет денег не хватит, как, впрочем, и на общий вагон,
— Рассказывай сказки, товарищ. Скорее кот останется.
— Кот и пес. Устроишь нас на работу?
— А что ты умеешь делать?
— Путешествовать по поддельным документам, стрелять, ориентироваться на местности, чинить автомобили. Ну и еще писать маслом и гуашью. Акварелью хуже. Могу портреты делать на Ратушной площади. “Товарищ лейтенант, тот, что с красивой дамой, разрешите портретик”.
— Приготовлю-ка я завтрак.
— Отлично. А что будем делать потом?
— Будем менять вещи на рынке.
— Отличная мысль.
— Зарплату нам не платят второй месяц.
— Отличная мысль. Пойду прогуляюсь и обдумаю ее.
— Куда ты? Там патрули. Тебя поймают и опознают. Наверняка в твоих документах какая-нибудь жуть.
— Ну да…
Тут недалеко от дома, кварталах в двух, всегда был пятачок, где торговали всем, в том числе и цветами. Это поразительно. Не было сегодня ничего, только аквариум со свечкой, и в аквариуме гвоздики, и рядом старушка.
— А нет ли у вас чего-нибудь выпить, бабушка?
— У меня сейчас цветы, но приходите вечером, часам к шести. Будет что выпить для вас и вашей дамы.
— А нет ли чего-нибудь для кода?
— Он сам о себе позаботится.
— Тоже верно. Сколько вы хотите за двенадцать гвоздик?
— За двенадцать гвоздик я бы хотела двадцать четыре кроны.
— Я могу дать вам двадцать.
— Но тогда обязательно приходите вечером. Или платите двадцать четыре кроны.
— Я могу дать аванс.
— Нет. Приходите в шесть. И вот возьмите тринадцатый цветок.
— Вы думаете, это счастливое число?
— Э, мы давно уже не живем в счастье, но и в несчастье еще не живем. Мы где-то там, где нет ничего.
— Я передам привет от вас моей подруге.
— Какое плохое слово. Зовите ее дамой.
— Хорошо.
Я возвращаюсь в квартиру, обнаруживаю свою даму в ванне и вспоминаю, что горячую воду теперь дают совершенно случайно и в непредсказуемое время. Я укрываю ее цветами, и она, смеясь, протягивает ко мне Руки, я роняю свои одежды на кафельный пол и нахожу ее под красными гвоздиками в горячей воде. Ванна большая. Потом мы опять укрываемся цветами, и я не знал, что это так здорово, но потом вода начинает остывать, и мы возвращаемся в мир, забрав букет с собой, только подержав его немного под холодным краном.
Вчерашние розы держатся отлично, и комната начинает походить на банкетный зал. Мы устраиваем
Предвечерние часы проходят кое-как, но нас уже подхватывает тревога, да и исход близок. Мы пробуем поесть, потом садимся в кресла слушать пластинки. Это та еще коллекция. Группы каких-то металлистов, Бах, блюзы и даже отрывки московских спектаклей с Ростиславом Пляттом и старыми заслуженными актерами.
— Куда ты?
— У меня тут встреча. Интрижка маленькая. Рандеву. Приду сейчас.
— Ты что? Сиди уж. Там революция, оккупация, аннексия.
— Тут совсем не то, что ты сказала. Не пускай никого, кроме меня. Ключа не беру. Два длинных, девять коротких.
— Не ходи.
— Ну что ты? Я до угла и обратно.
Ровно шесть часов, и бабулька как из-под земли возникает в революционном воздухе.
— Слыхали? Ваши уже в Кейла и на островах.
— Надеюсь, это не причина, чтобы расторгнуть наш контракт?
— Торговля выше политики.
— Что у вас, и сколько с меня?
— Бутылочка “Виру Канге”. Сорок крон.
Я пересчитываю наличность.
— А тридцать пять не устроит?
— Не устроит. Если нет денег, возьмите портвейн.
— Нет, давайте. Я вам рублями добавлю. Зачем вам теперь кроны?
— Вы думаете?
— Я знаю. Вот тридцать пять и рубли. Тут даже больше будет.
— А что с нами будет?
— Ну, мы же только торгуем. Я покупаю, вы продаете.
— За цветами утром придете?
— Если доживем.
— Смотрите.
— Спасибо вам.
— Не за что.
В этой водке пятьдесят восемь градусов, и она нас валит с ног. Мы выпиваем ровно половину, потом сидим в кресле, и мне кажется, что это все же сон и он вот-вот прервется.
Ночью наш квартал обстреливают вертолеты, а потом падают бомбы, а может, это и не бомбы вовсе. Но горят жилой дом в полукилометре от нас и фанерная фабрика. Часа в четыре ночи проходят танки, а затем начинается стрельба. Одиночными, очередями, простыми, трассирующими. Мы закрываем окна шторами, выключаем свет и обнимаемся крепко-крепко. Таллинское радио молчит, в приемнике нет диапазона коротких волн, а затем начинается скрежет в эфире. Но еще прорывается Хельсинки, потом Вильнюс, а потом, видимо, взрывается подстанция. Электричества больше нет. Батареек нет и в помине. Иногда мы выглядываем в щелку. За окном горит и продолжает гореть, даже когда перестают стрелять.