Черный нарцисс
Шрифт:
Что там было дальше, она не стала смотреть, потому что переключила канал.
И теперь человек из той самой машины стоял напротив нее, машинально поправляя майку, которая была ему тесновата.
– Мы идем? – спросил Никита.
– Да, конечно, – ответила она.
Они вышли в прихожую, и Виктория сняла с вешалки зонтик. Он был бирюзовый, летний, и наводил на приятные мысли о море, пальмах и далеких островах.
– А вы разве не возьмете камеру? – удивился Никита.
Виктория обернулась, смерила его спокойным взглядом.
– Зачем?
Больше он не стал ничего спрашивать. Виктория
– Сюда, – сказал Никита.
Ему пришлось припарковаться чуть ли не в конце улицы. Однако зонтик можно было уже не раскрывать, потому что дождь кончился. Светлая кошка перебежала дорогу перед идущими и скрылась в подворотне.
«Наверное, у него красная машина, – подумала Виктория, глядя на припаркованные у обочины автомобили. – Такой человек должен любить все яркое».
Но машина оказалась черной, и, хоть она была довольно дорогой, ничто в ней не намекало на то, что ее хозяин – бывший гонщик.
– Вам что-то не нравится? – нерешительно спросил Никита, заметив выражение лица Виктории.
– Я терпеть не могу черный цвет, – призналась она.
– Раньше у меня была другая машина, – сказал Никита. – Красная. Но для Москвы, сами понимаете… – Он виновато улыбнулся и развел руками.
«Значит, я все-таки угадала», – подумала Виктория. И, повеселев, села в машину.
Рокот мотора. Мокрый асфальт, лоснящийся в свете фонарей. Запах кожи в салоне, к которому примешивается едва различимый аромат духов. И хотя Виктория не помнит, как они называются, она сразу же вспомнила, что их не любит.
А впрочем, это совершенно неважно. Не все ли равно, как именно путешествовать назад в прошлое?
Глава 5
– Виктория-а-а!
Господи боже мой, это что, Катя? Потрепанная – и очень сильно потрепанная – жизнью баба, изумительно одетая, с дорогущей сумочкой и сверкающим кольцом на пальце, но все же… все же…
А Катя Корчагина все так же дурашливо растягивает последний слог:
– Виктория-а-а! Ну надо же! Сколько лет, сколько зим!
Она сочно расцеловала в обе щеки Викторию, стрельнула глазами в сторону Никиты, спросила, не видела ли она Сережу. А Веронику? А Веру?
– Ой, Верунчик так подурнела, так подурнела! – сладко лепетала Катя, закатывая глаза. – Совсем за собой не следит! И прическа ужасная. Я ей говорю: «Верунчик! Ну зачем тебе этот кошмар? Я знаю в Лондоне такого стилиста, та-акого! У него даже принцесса стрижется, и не одна. Почему бы тебе не слетать в Лондон, не сделать приличную прическу? А то какой-то хелл [1] на голове, ну чесслово!» А Верунчик мне и отвечает…
1
Hell (англ.) – ад.
Виктория перестала ее слушать. Как бы Катя ни изменилась внешне, характер ее остался практически тем же. Она была крайне предупредительна, в глаза говорила именно то, что собеседник мечтает от нее услышать, но зато за
– Ну, рассказывай! – с придыханием велела Катя, придвигаясь поближе к Виктории. Глаза Корчагиной аж зафосфоресцировали от предвкушения какой-нибудь истории, которую можно будет претворить в очередную порцию сплетен. – Как твои дела? Ты замужем?
– Конечно, – последовал ответ.
– Ну? И кто он? – Катя едва не подпрыгивала на месте от возбуждения.
– Миллионер, красавец и круглый сирота, – ответила Виктория. – Ему двадцать пять лет, и у него синие глаза.
Катя поперхнулась, но она была так устроена, что до нее не сразу дошло, что над ней смеются.
– Ну, знаешь ли! – решила все-таки возмутиться она.
– А что? – с невинным видом отозвалась писательница. – Все другие варианты не стоят того, чтобы о них говорить.
И, пришпилив назойливую одноклассницу к месту этой убийственной репликой, удалилась. Ей не хотелось долго оставаться в обществе Кати, тем более что Никита уже успел куда-то испариться.
«Вот тебе и встреча одноклассников, – в смятении подумала Виктория, спускаясь на высоких каблуках по лестнице и следя за тем, чтобы не споткнуться. – Я-то думала, будет тихий вечер… а Сергей, похоже, наприглашал сюда не пойми кого!»
Ресторан «Олимпия» сиял, сверкал и переливался, и в нем творилось форменное светопреставление.
Были тут какие-то представительные дяденьки с лысинами и вечной грустью в глазах. На дяденьках висли неопознанные юные щебечущие создания на двенадцатисантиметровых каблуках, и это не считая платформ.
Были и не то чтобы дяденьки, но уже определенно – господа с этакой поволокой власти в глазах. От них за версту несло большими деньгами, а метров за десять – дорогим одеколоном. Возле них щебечущих созданий не наблюдалось, но зато кружили дамы среднего возраста, очень пристально следящие за всякой особой женского пола, приближающейся к их избраннику менее чем на десять километров.
Присутствовали еще не господа, но уже и не товарищи, по виду – интеллигенты, застрявшие между классами общества и никому не нужные, как, впрочем, и вся интеллигенция в любые периоды, эпохи и времена.
Наконец, попадались и элементы явно деклассированные, одетые просто скверно (что было терпимо) или с претензией (что выглядело совсем жалко). Это были те, кого принято называть неудачниками, люди, не нашедшие своего места в жизни, недостаточно волевые, чтобы отвоевать свое место под солнцем, слишком брезгливые или не слишком удачливые.