Черный передел. Книга II

Баюканский Анатолий Борисович

– Мне докладывали, вас с Галиной Ивановной и долларами не обидели.

– Так точно! Сюрприз был отличный. Мы даже не мечтали. – Разинкова осенила блестящая мысль, и он отлично ее использовал. – Я думаю, часть средств, Михаил Сергеевич, использовать для приобретения новейшей вычислительной техники для комбината.

– А сам-то разве ни в чем не нуждаешься?

– Много ли нужно директору комбината? – откровенно признался Разинков. – Крыша есть, стол тоже, а деньги… меня металлурги и бесплатно прокормят. У нас свои совхозы, свой рыбный цех.

– Хвалю, хвалю! – Лицо Горбачева сделалось серьезным, хотя глаза все еще улыбались. – Только, пожалуйста, казак, не делай пожертвований, я этого не люблю. Наша страна достаточно

богата. Мне заокеанские денежные тузы миллионы предлагали, но… нужно во всем знать меру, соблюдать достоинство. Пойдем со мной! – Горбачев будто забыл о присутствии смущенной Галины Ивановны, подхватил Разинкова под руку и увлек в служебный салон. И тут вновь появилась улыбающаяся Раиса Максимовна. Она словно заранее знала весь сценарий поведения на борту лайнера в первые часы полета над Атлантикой.

– Галина Ивановна, мы с вами единственные женщины в этой делегации. Приглашаю к себе, на чашечку кофе.

Раиса Максимовна провела Галину Ивановну в дальний отсек, где, видимо, находилась комната жены президента. Здесь чувствовалась рука Раисы Максимовны: картины на стенах, кожаная мебель, цветы на журнальном столике, раскрытая книга.

– Прошу! – Раиса Максимовна указала Галине Ивановне на кресло. – Что будете пить: кофе, какао, соки?

– Мне все равно.

– Отлично, тогда пьем бразильский кофе. У него удивительно тонкий аромат! – Первая леди СССР собственноручно достала из малоприметного укрытия термос, чашечки, кофейник. И, разливая ароматный напиток, медленно подбирая слова, принялась рассказывать Галине Ивановне, как трудно быть женой президента великой страны: постоянные перелеты, смена часовых поясов, соблюдение поистине придворных этикетов, внутренняя напряженность – в любой момент из-за угла могут раздаться автоматные очереди. Врагов у Михаила Сергеевича немало. Не все ценят его героический подвиг – расшатать оплот тоталитаризма, открыто бросить вызов заскорузлым партийным бонзам. Сколько отравленных стрел было направлено в его адрес после разрушения берлинской стены…

Галина Ивановна поначалу с огромным интересом слушала Раису Максимовну, любопытно было узнать некоторые детали, скрытые для рядовых граждан завесой таинственности, но очень скоро стала мысленно умолять первую леди оставить ее в покое. Кроме обычных женских россказней, ничего нового не услышала. После ночных утех, после стремительных экскурсий и поездок по Америке хотелось одного – лечь, закрыть глаза и уснуть, чтобы не видеть бесконечно серой Атлантики под крылом президентского лайнера.

В родную Москву прилетели ранним хмурым утром. Казалось, все еще продолжается предрассветное время, над столицей висела пелена – то ли шел мелкий дождь, то ли легкая осенняя изморозь.

Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна, разом забыв о своих спутниках, деловито прошли к выходу и вскоре исчезли, даже не попрощавшись. Сказка кончилась так же внезапно, как и началась.

Правда, членов делегации тоже не оставили заботливые люди из президентского окружения. Им подали черные автомашины с охраной и отвезли в шикарные номера третьего этажа гостиницы «Москва», строго наказав «не расслабляться, ибо через два с половиной часа им надлежало быть в ложе гостей на заседании Совета Союза Верховного Совета страны. Вслух Галина Ивановна и Разинков обсуждать приглашение не стали, у стен здесь наверняка были уши, но почти одновременно пожали плечами: „Заседание? Зачем оно им нужно? Вечером поезд уходил на Старососненск, а тут…“

Однако оба понимали и другое: видимо, после поездки в Америку, да еще в составе горбачевской делегации они естественным путем перешли в иную категорию граждан, где не принято задавать вопросов, нужно беспрекословно исполнять приказ. За них отныне, как когда-то говорили, думал фюрер.

В гостевой ложе Совета Союза их неожиданно отыскал милый сердцу Галины человек, бывший директор их металлургического комбината

Шляпников, депутат и нынешний министр черной металлургии. Шляпников, пригладив ладонью седые вихры, по-отечески трижды облобызал Галину Ивановну, крепко обнял Разинкова. Каждый из этой троицы был привязан друг к другу, ибо судьба связала их и породнила. «Отцом» Галины и Разинкова в черной металлургии и был именно нынешний министр. Это он лет двадцать пять назад приметил ловкого подручного сталевара Разинкова, бывшего водолаза и велосипедиста, приблизил к себе, заставил учиться, бережно вел по всем сложным ступеням технологической лестницы, порой прощал обиды, грубость, высокомерие, терпеливо отучал от дурных привычек, наказывал по-отцовски. Прошли годы, и теперь его выученик взошел на металлургический Олимп.

С Галиной Ивановной у Шляпникова тоже были особые отношения. Старый «железный канцлер», как прозвали Шляпникова на комбинате, зорко рассмотрел у Галины необыкновенный талант. Ему пришлось применить все свои связи, чтобы отстоять право заниматься женщине исконным мужским делом – непрерывной разливкой стали, привил ей вкус к поиску, научил работать по принципу: «Ставь перед собой задачу сделать невозможное – получишь максимум». Галину Шляпников тоже по-отечески опекал, был у нее на свадьбе, на крестинах сына Игоря.

Раздражение вскоре окончательно прошло. Сидя рядом с министром, Галина Ивановна и Разинков постепенно заинтересовались «кухней», где готовились законы. В Большом Георгиевском зале яблоку негде было упасть, хотя вопрос-то не сулил особых сенсаций: утверждались кандидаты на посты председателей различных комиссий. Полноватый, с одутловатым лицом академик Евгений Примаков, как поговаривали в кулуарах, любимец Горбачева, самолично представлял кандидатов. Обычно это было формальностью, прежние депутаты, как роботы, поднимали руки всегда единогласно, но тут впервые произошла пробуксовка, что явно озадачило и спикера, и его заместителей. Наверное, слишком необычные, точнее сказать, слишком странные люди рекомендовались на высшие государственные посты. Министр Шляпников да краев был наполнен едкой иронией и, пользуясь тем, что в ложе рядом с ними больше никого не было, стал вслух давать свои оценки ставленникам Примакова, то бишь, Горбачева. Скорее всего, тут в который раз разыгрывалась карта президента: удалить из руководства примелькавшихся и одиозных людей, выдвинуть на государственную авансцену прежде неизвестных деятелей.

Разинков, внимательно слушая старшего друга и учителя, не переставая крутил головой, чертыхался в душе: «Сколько вокруг умнейших мужиков, таких, как их министр Шляпников, а ставят на пьедестал случайных людей». То и дело Разинков обращался взглядом на невозмутимое лицо Михаила Сергеевича, который с небольшим опозданием прибыл на заседание Верховного Совета. «Неужто ему, Генеральному секретарю, президенту, приветливому человеку, один черт, кто будет поддерживать его в случае чего? А может…» Разинков даже испугался этой мысли. – В газете «Советская Россия» он как-то прочел ехидную заметку, мол, Горбачев и папа римский еще в 1986 году тайно договорились развалить могучий Советский Союз, вернуть страны народной демократии в стан капитализма.

– Оскудела, что ли, наша страна на таланты, – язвительно проговорил Шляпников, лицо министра было суровым, скулы затвердели. – Чем хуже, тем лучше, ни хрена не пойму, убей меня Бог! Видать, идет некий сговор, непонятный нам, депутатам!

Почти четыре нестерпимо долгих часа продолжался этот абсурдный спектакль. Депутаты наконец свыклись с мыслью, что история пишется там, наверху, махнули на все рукой, послушно нажимали кнопки и решали тайно кроссворды.

В перерыве Шляпников подхватил под руки Галину Ивановну и Разинкова, повел к выходу из Георгиевского зала. Охрана сразу сдвинулась ближе, но старший с погонами полковника, глянув на удостоверение министра, только козырнул им.