Черный передел. Книга II

Баюканский Анатолий Борисович

– О, нет, нет, извини, друг, но за этого человека, перевернувшего страну, пить отказываюсь. Он ренегат, предатель. Я не против перестройки, она давным-давно назрела. Начинать дело нужно, когда знаешь, чем его закончить.

– А это ты зря, – спокойно остановил словоизлияния Басинский, – Горбачева можно и нужно ругать, есть за что, но… – Он поднял вверх указательный палец. Анатолию показалось, что ноготь покрыт розовым лаком. – Именно Горбачев решился на перестройку, дал нам свободу, а что может быть выше свободы? Дураки и тупоголовые ставят во главу угла кусок колбасы и дешевую водку. А умные? Способные? Наконец, просто трудолюбивые? Они получили возможность

зарабатывать любые деньги. Пожалуйста. Мой бедный отец, ты помнишь его, однажды получил за научную работу, будучи на пенсии, пятьсот рублей. И что ты думаешь? Собес отказал ему в пенсии на два месяца за то, что старик превысил границу дозволенного в сумме 350 рублей. Каково, а?

Булатов начал было возражать, но Стасик резко и умело прервал его, ловко переведя разговор на иные темы.

– Да ну их всех к чертям собачьим! Лучше расскажи, как ты живешь? Извини, но я вижу, судьба повернулась к тебе, прости, немытым задом. Понимаю, вопрос не деликатен, но… можешь не отвечать, если это неприятно. – Стасик плеснул себе в бокал красного вина из пузатой иностранной бутылки. Анатолий последовал его примеру. До сей минуты он старался держать характер, беспечно улыбался, шутил, а тут вдруг его потянуло на откровение. Выпал удобный случай не просто выплакаться человеку, который обязательно поймет, но и получить совет, как жить дальше. Вино развязало язык. Он заговорил о том, что нынче беден, как церковная крыса, что наступила пора отчаяния, что из полосы невезения не видит выхода. И подробно, не опуская деталей, с жаром поведал другу детства о том, как его «сжирало» начальство за вольнодумство, за нестандартную профсоюзную деятельность. Не упустил рассказа и об овощном магазине, о трагедии с газетным киоском.

– Ты работал в овощном грузчиком? – голос Стасика дрогнул. – Ты торговал газетами в киоске? Извини, но ты, брат, либо совсем сдурел, либо…

– Я тебя не понимаю? – Булатов растерялся. Ждал слов сочувствия, поддержки.

– Из овощного магазина без миллиона нынче не уходят. Это же настоящий клад, это банк, где без документов, без кредита выдают сотни тысяч.

– Прости меня, Стасик, но это разговор глухого со слепым. – Анатолий опешил. – Я мог только купить без очереди килограмм репы или картошки. Там миллионами и не пахнет, пахнет грязью и водкой.

– Дилетант! Ты – дилетант, воспитанный порочной системой. Ты – лошадь похоронного бюро, у которой шоры на глазах, она видит только то, что впереди.

– Просвети, ежели хочешь, но… все ваши комбинации не по моему уму. – Анатолий Булатов никак не мог понять, с какой истинной целью пригласил его процветающий Стасик в ресторан, не для науки обжуливания же? Однако была весьма любопытна механика отъема денег у населения.

– Сколько лет вас учила советская власть, так ничему и не научила, кроме слепого повиновения: «Есть!», «Слушаюсь!», «Будьте готовы!», «Всегда готовы!» – А ведь, говоря языком вашего овощного магазина, все проще пареной репы. – Стасику, видимо, доставляло истинное удовольствие поучать бывшего заступника. – Запомни примитивную истину: доставка овощей и фруктов идеального качества абсолютно невыгодна ни магазину, ни базам.

– Почему? – искренне удивился Анатолий Булатов, по-обывательски считая, что чем товар лучше, тем он дороже.

– Перейдем к простейшим примерам, – воодушевясь, продолжал Стасик. – Скажем, так, хранилище ваше рассчитано на 100 тонн картофеля. Если при закладке на хранение картофель не очень хороший, то на каждые сто килограммов разрешено списывать два килограмма

отходов. Всегда, не за красивые, естественно, глазки, легко договориться с товароведами установить норму отходов два или три процента. Какая им разница? Дальше вступает в действие простая арифметика, четвертый класс начальной школы, но… для государства она дороже, чем высшая математика.

– Стас, прости, абсолютно ничего не понимаю, – признался Булатов. – Давай-ка я налью себе еще. – Он потянулся к бутылке, но Стасик решительно задержал его руку.

– Наберись терпения. Даю бесплатный совет, как разбогатеть, а ты… Итак, всего один процент, выторгованный у товароведов, даст тебе отличные шансы. Конкретно. От ста тысяч тонн один процент, как известно, составляет 100 ООО килограммов нормального картофеля. Даже по цене 10 копеек за кг. Это – сто тысяч рублей. Нет проблем. И еще. Это же азы рыночной экономики.

– Ты прав, нас этому не учили, – насупился Булатов, подивился: «Сколько пьет и все трезвый»

– Вас учили плавать в луже. Деньги, Толик, нынче буквально лежат под ногами, только не ленись нагибаться, подбирать. Неужто это так сложно для твоего просвещенного ума?

Стасик полюбовался на золотой перстень с ярким камнем, налил в бокал французского коньяка, посмотрел на свет. Напиток был темно-коричневого цвета, распространял чуточку горьковатый запах миндаля. Басинский, на мгновение забыв о собеседнике, стал пить коньяк крошечными глотками, закусывал ломтиками лимона, откровенно священнодействовал. Поднял глаза на Анатолия. – Не обижайся, друг детства, но… денег нынче нет только либо у ленивых, либо у глупых.

– Либо у честных! – буркнул Булатов.

– Сегодня, Толик, все средства массовой информации без устали толкуют о частной собственности, о грядущих социальных переменах, – снова вскочил на любимого конька Стасик. – А ведь все эти разглагольствования не стоят выеденного яйца. В нашей любимой стране, можешь мне поверить, ничего не изменится.

– Ради чего тогда все рушим? Ради демократии? – вяло спросил Булатов. Он заметил, что к их разговору явно прислушивается тип в черной куртке, одиноко сидящий напротив их кабинетика.

– Россия, Толик, приговорена историей нести тяжкий крест, пугать остальной мир. Нам что социализм, что капитализм – один черт. Все зыбко, все непрочно. Ну, к примеру, выкуплю я у государства завод. А дальше что? Кто поручится, что завтра у меня эту собственность не экспроприируют? Нам хоть японскую, хоть американскую конституции вводи – бесполезно. Ловкие российские махинаторы не допустят ни чистого коммунизма, ни чистого капитализма. Согласен?

– Нет, – Стас, не могу согласиться, – горячо возразил Анатолий. – Ты, видать, крутишься в мире дельцов. У вас, кажется, свои законы, свои конституции. А мы – честные люди.

– Понятно, честные и гордые. Гордитесь своим пролетарским происхождением. Ладно, оставайся со своими принципами, которые тебя не кормят. Мы ведь сюда пришли расслабиться, не так ли? А я лезу со своими нравоучениями. – Стасик, видимо, был неплохим психологом, мгновенно понял, что спорить с другом детства – бесполезное занятие, поэтому сразу взял быка за рога. – Киоск, говоришь, сгорел. А куда теперь нацелился?

– Ума не приложу, – развел руками Анатолий Булатов, – может, посоветуешь?

– Могу протежировать на мясокомбинат! – Стасик даже обрадовался: наконец-то этот упрямый правдолюб запросил помощи. Его сегодня буквально распирало желание показать свое могущество и благородство. – У тебя техническое образование?