Черный принц
Шрифт:
– Скоро приедет доктор. – Освальд стянул и остроносые туфли, и шелковые чулки, которые пропитались испариной и намертво прилипли к ногам. Он возился с подвязками и пуговицами нижней рубахи, скомкав которую, вытирал мокрую кожу Таннис.
Одевал чистую.
Укладывал в постель. И подавал вазу при новом приступе. Рвало уже водой.
– Отравилась… чем-то… – Говорить было тяжело: мягкие тряпичные губы не слушались.
– Не спеши. – Освальд держал у губ стакан с водой. – Ты ж моя девочка…
И слезы
Нельзя плакать. Слезы – это слабость, а Таннис надо быть сильной, иначе она не выживет.
Доктор появился, а она пропустила его появление, просто вдруг Освальда сменил высокий, худой до измождения человек в черном наряде. Он снял котелок, и Таннис смотрела на голову человека, неестественно крупную, гладкую и блестящую, словно он смазал кожу маслом.
А может, и смазал.
Человек заглядывал в глаза, оттягивая веки холодными пальцами. Тер виски, мял руки и прижимал к груди слуховую трубку. Он считал пульс, отмеряя время по серебряному брегету, точь-в-точь как тот, который был у Кейрена…
…не думать.
Доктор задавал вопросы, а Таннис отвечала.
Пыталась.
И терпела, когда он, сунув все еще холодные руки под рубаху, ощупывал ее живот.
Ушел. И Таннис, кое-как перевернувшись на бок, подтянула колени к груди, обняла себя. Что дальше? Она не знала, но закрыла глаза и лежала. Долго, наверное, лежала…
– Ты не спишь. – Освальд присел на край кровати.
– Не сплю.
– Тебе лучше?
– Лучше.
– Поговорим?
Он провел ладонью по волосам и, мягко взяв за плечи, развернул Таннис.
– Ты ведь знала…
– Догадывалась.
Таннис хотела сесть, но голова все еще кружилась.
– И почему промолчала? – Освальд поправил подушки. – Испугалась?
– Да.
– Прости. Наверное, я был слишком резок с тобой. – Он водил пальцами по щеке, собирая с кожи не то пот, не то слезы.
– И что теперь?
– Вообще или с тобой?
– С нами. – Она обняла живот.
…залетела. И ведь знала же, что подобное бывает, пыталась считать дни, но с Кейреном вечно сбивалась со счета. А он вовсе, казалось, не думал о ребенке.
И не думает.
Он думает, что Таннис – шлюха, которая одного клиента на другого променяла.
– Ничего. – Освальд помог ей сесть и, сняв домашнюю куртку, набросил на плечи, а колени укрыл одеялом. – Здесь сквозит, а тебе стоит избегать сквозняков. Таннис, я понимаю, что кажусь тебе чудовищем. Временами я и вправду чудовище… и лучше тебе не знать…
– Теперь я тебе не нужна…
– Нужна, малявка. – Он притянул Таннис к себе. – Не говори ерунды. Ну что изменилось?
– Я беременна…
– И хорошо.
– Ты не…
Голос срывается. И задавать вопросы страшно.
– Не трону ни тебя, ни ребенка. Таннис, давай серьезно, ладно?
Иначе-то как?
– Да,
У него – да. А у Таннис?
– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Прервать беременность можно. Есть травы. Есть врачи. Но даже если бы ты вдруг захотела избавиться от этого ребенка… а ты не хочешь, я правильно понял?
Таннис кивнула.
Ребенок. В ней живет ребенок. И появится на свет, если она правильно рассчитала, в середине лета… и у него будут глаза Кейрена. Острые его скулы.
Упрямый характер.
И тонкий нюх.
– Так вот, даже если бы у тебя вдруг возникло бы подобное желание, я бы не позволил ему исполниться.
– Почему? – Тяжело говорить, во рту пересохло, и Освальд поднялся. Он подвинул к кровати столик и чашку подал, сам налил воды, холодной и непередаваемо вкусной.
– Потому что нет более верного способа подорвать здоровье женщины. А твое здоровье, если понимаешь, меня весьма заботит.
Он помог удержать чашку. И дождался, пока Таннис напьется.
– Женщины, которые избавляются от детей, зачастую потом рожают уродов, Таннис.
– И ты…
– И я о вас позабочусь. – Он забрал чашку и помог лечь. – Доктор сказал, что все хорошо, ты просто-напросто переволновалась. А тошнота – пройдет.
Уже прошла. И Таннис способна дышать.
Слушать.
– Ребенок…
– Останется с тобой. Подумай сама, зачем мне полукровка? И да, я вынужден буду забрать нашего сына…
– Только сына?
– Или дочь, но лучше сына. Мужчине проще наследовать. Но мы ведь не о том?
– Да.
Или нет. Его план все еще безумен, но Таннис успокаивает сам звук его голоса. Освальд снова прежний… почти.
– И я знаю, что это причинит тебе боль. А мне не хочется делать больно близким людям. И быть может, этот ребенок, который останется с тобой, тебя утешит. Ты ведь любишь его отца?
– Какая тебе…
– Любишь. – Холодная сухая ладонь убирает волосы с виска. – Это видно. И мне очень жаль, что так все получилось…
– Отпусти.
– Сама понимаешь, что не могу.
…слишком много Таннис знает. И ей бы радоваться, что со знанием этим она все еще жива, но радость получается притворной.
– Давай ты поужинаешь, и мы продолжим нашу беседу?
Он ушел, но отсутствовал недолго, вернулся с серебряным подносом, который поставил на стол.
– Доктор прописал лауданум для успокоения нервов, но я против. Лауданум – тот же опий, а мы видели, что опий делает с людьми, верно, Таннис?
Глубокая тарелка. Серебряная ложка. Салфетка, которую он укладывает на коленях Таннис, тщательно разглаживая, пожалуй, излишне тщательно.