Черный принц

Демина Карина

– Поэтому ты попробуешь успокоиться сама, верно?

– Да.

– Умница… знаешь, я горжусь тобой. Помню еще ту девчонку, которая вечно совала свой длинный нос в чужие дела… открой рот.

– Ты меня с ложечки кормить будешь?

– Да. Ты против?

– Я не настолько больна!

И вообще не больна, а эта забота… она заставит вновь верить ему, чего делать нельзя.

– Ты вовсе не больна, но просто ослабела. А я хочу о тебе заботиться. Мне ведь нравилось это когда-то… и давай вспомним

то время?

Разве у Таннис есть иной выбор?

Есть. Послать его к чертовой бабушке и оказаться внизу, в камере, в компании двух мертвецов… или, что вероятней, получить клинком по горлу. Быстро. И надежно.

Со свидетелями именно так и поступают.

И она открыла рот.

– Бульон. Доктор сказал, что тебе нужна особая диета. Ничего острого или кислого, а бульоны обязательно. Мраморные трюфеля очень полезны. И творог. Давай еще ложечку.

Суп был пресным и каким-то жирным. Но Таннис послушно глотала.

– Ты хотел меня убить.

– Хотел, не спорю. – Освальд пожал плечами. Он выглядел… странно. Белая рубашка с закатанными по локти рукавами, широкие подтяжки, расшитые красными ромбами. Домашние мягкие штаны и домашние же тапочки с острыми носами. – Но это решение далось мне нелегко. Я ведь присматривал за тобой… но подойти не мог. Таковы были условия.

– Чьи?

– Тедди… подземный король, помнишь? Тедди. Теодор…

…человек, застывший перед зеркалом, какой-то ленивый, сонный, но Таннис откуда-то знала, что это – маска. Его взгляд, скользнувший по Таннис. И кивок, словно ее признали.

– Он велел мне обрезать все связи. – Освальд поднес очередную ложку супа к губам Таннис. – А я ослушался приказа… это дорого мне стоило.

– Это когда я не пошла…

– У Тедди имелись на меня планы. – Он отставил тарелку. И пальцы сплел замком. – Но я должен был слушаться… во всем слушаться.

Голос изменился, и лицо окаменело.

– Он назначил цену за твою жизнь… и за мое ослушание. Все очень просто: или я принимаю условия, или отправляюсь… не на виселицу, Таннис, хотя и виселица была хорошим стимулом.

Он подпер этими сцепленными руками подбородок, сгорбился.

– И что ты должен был сделать?

– Убить. Или тебя, или свою мамашу. Ты ведь помнишь ее? Вечно пьяная… она не всегда такой была… и я ее любил. Несмотря ни на что любил.

Освальд провел по лицу ладонями, стирая эту чужую маску.

– Настолько, что смерть ее была безболезненной. Знаешь, она ведь не поняла, кто ей сунул эту бутылку.

Таннис подвинулась, и Войтех, ее прежний знакомый Войтех, лег на кровать. Он закинул руки за голову, растопырив локти.

– Смерть во сне – это… милосердно. Отчасти.

– Ты выбрал ее.

Закрытые глаза. Резкая линия подбородка. Губы поджаты.

– Да. Не потому, что тебя любил больше…

хотя да, привязался. Не знаю когда… но в остальном – голый расчет. Матушка моя, как это ни печально признавать, была мертва. Нет, она бы протянула еще год, или два, или все десять, сама не понимая, чего ради живет. От бутылки до бутылки. И если бы у нее был шанс остановиться… я ведь пробовал. Уговаривал. Прятал пойло. Она лезла драться… потом плакалась, жаловалась на судьбу, а я никогда не умел женские слезы выносить.

А Таннис ведь помнила его матушку, грузную грязную женщину, укутанную в десяток платков. Она каждый вечер выползала из той конуры, которую Войтех снимал, и спускалась на улицу, искала клиента. Ей не нужны были деньги, хватало выпивки. Когда везло, то мамаша набиралась, порой засыпала прямо на улице, а когда и до дома доходила, пристраивалась на лестнице.

Храпела.

Пару раз ее били шлюхи, гоняли с улиц…

– У тебя шанс был. – Он не открыл глаз.

Постарел.

– И у меня был… наверное.

– И теперь есть.

– Остановиться? – Он повернулся на бок и подпер голову растопыренной ладонью. – Может, ты и права. У меня есть одна корона, и титул имеется, и деньги. Хватит на безбедную жизнь и для меня, и для детей, но…

Дотянувшись до Таннис, он схватил пальцы и прижал к щеке.

– Чувствуешь?

Кожа мягкая и… гнилая? Продавливается, а когда он позволил пальцы убрать, на ней остался след, сквозь который проступала влага.

– Еще лет десять-пятнадцать проживу… это много. Я бы мог и раньше издохнуть, да… как-то так сложилось. Обидно умирать, когда забрался так высоко. А еще обидней просто уйти, ничего не сделав.

– Для кого?

– Для себя. Для мира. Ты никогда не думала о том, что оставишь после смерти?

…ребенка.

Мальчишку с острыми скулами и вихрами на голове. Тощего, непоседливого, с привычкой поджимать губы.

…и колючим взглядом.

– Это ведь тоже часть мира. Сегодня ты есть, но наступает завтра и… что там? Пустота? И даже памяти… видела родовое древо? Кто помнит об этих людях, кроме Ульне? Пара-тройка историков, которым интересно прошлое?

Сейчас он, Войтех, не Шеффолк, но знакомец, примеривший чужое обличье, говорил правду.

– Я не хочу так, Таннис.

– А как хочешь?

– Так, чтобы меня запомнили… в сказку хочу. – Он осклабился. – В легенду. Чтобы не забыли завтра. И памятники ставили, чтобы площадь моим именем… чтобы корону носили мои дети. Не подземную, а ту, с Черным принцем, чтобы… чтобы мир остался людям. Скажи, что я безумен.

– Ты безумен, – согласилась Таннис, подбирая ноги к груди. Голова больше не кружилась, и тошнота отступила. Таннис натянула одеяло, прячась от человека, некогда бывшего близким.