Черный принц
Шрифт:
– Тея тихонько посидит. – Олаф провел ладонями по рыжим волосам, и вправду ярким, словно пламя. – Она не помешает.
Девушка-кукла.
И все-таки живая, стоит Олафу отступить, и она вдруг оживает, хватается за руку, запрокидывает голову, пытаясь поймать его взгляд.
– Все хорошо, Тея. Я здесь.
Она улыбается, и в этот миг становится почти красива. Но жизни ее не хватает надолго, и веснушчатое лицо с мягкими чертами вновь застывает.
– Она… не сумасшедшая. – Олаф глядит на Инголфа.
– Она – возможно, – соглашается Инголф,
Заговорщики.
И Брокк кладет на стол чужие бумаги. Самое им место среди грязной посуды и мятых жестянок.
– Ознакомьтесь.
Несколько минут. Инголф хмурится, Олаф фыркает и принимается кружить по трюму. Всякий раз он останавливается рядом с девушкой, небрежно, вскользь касается рыжих ее волос и идет дальше.
Лист за листом падает на пол.
– Любопытная идея. – Олаф скрывается в полутьме трюма, чтобы вернуться с еще одним стулом, неимоверно грязным, но его сей факт не смущает. Стул становится спинкой к столу, и Олаф садится, широко расставив ноги, упираясь подошвами в грязный ковер. – Город в сфере…
– Часть города, – поправил Инголф. – И речь идет…
– О Нижнем.
Брокк протянул чертеж.
– Поле протянется вдоль речного берега, от старой городской стены до Гэрбских ворот…
…десятки миль по водяной жиле.
– От меня требуется поставить метки, по которым развернется полотнище…
…и остановит пламя.
– Там каменная подложка, и всего-то надо – слегка ее укрепить. Держаться полог будет сорок восемь часов.
…этого хватит, чтобы прорыв затянулся.
– Все замечательно. – Инголф, аккуратно сложив листы, равнял стопку. – За исключением одного нюанса. Энергия…
Ответ у Брокка имелся.
Он жег карман, заставляя то и дело касаться его, проверяя, на месте ли камень.
На месте.
И на белом листе бумаги, на котором не так давно резали ветчину. Нож Брокк отодвинул и хлебные крошки смахнул, но все одно старая баржа явно была не местом, достойным такого гостя.
– Знаете, – Инголф протянул руку, но коснуться камня не посмел, – ваше безумие на редкость хорошо подготовлено.
Олаф фыркнул. Он сгреб камень и, зажав между большим пальцем и мизинцем, поднес к глазу.
– Осторожней, городской сумасшедший. – Инголф, впрочем, не сделал попытку отобрать кристалл, но наблюдал и за Олафом, и за камнем с неизъяснимым интересом.
– Там огонь, – сказал Олаф. – Живой… а я думал, что Черный принц – это легенда.
– Легенда. – Инголф все же протянул руку, жест ленивый, небрежный, и лишь вздрагивающие пальцы выдают нетерпение. – И за эту легенду нам всем здесь голову снимут.
– Если боишься…
– Помолчи, мальчишка. – Инголф перекатывал камень по ладони. – Я не говорил, что боюсь. Я лишь указывал на некоторые… возможные последствия нашей авантюры. Мне, в отличие от тебя, собственная голова дорога… и все остальное тоже.
– Инголф прав. – Брокк потер глаза, которые слезились. – Мой долг… наш долг – вернуть кристалл
Вот только Король вряд ли станет тратить его на обреченный город.
Да и самому Брокку жить хочется.
– Есть несколько вариантов.
Брокк вытащил свою записную книжку.
– Первый – действительно вернуть камень…
– И попрощаться с вами. – Инголф поставил локти на стол. – Не скажу, что я проникся к вам такой уж любовью, но в чем-то, мастер, вы мне симпатичны. Да и к городу, признаться, я привык…
– Позер, – бросил Олаф.
– Мальчишка.
– Какой есть…
– Второй вариант – принять план Рига и спасти хоть кого-то…
– Но имеется, полагаю, и третий? – поинтересовался Инголф.
И Брокк кивнул.
Третий.
Призрачный. Рожденный бессонницей, рассветом и страхом. Он, Брокк, тоже умеет бояться смерти. Всего-то и понадобилось – научиться жить.
Кэри спала, в кои-то веки спокойно спала и улыбалась во сне. А он, глядя на нее, отстраненно думал, что вдовий наряд ей не пойдет, хотя, конечно, черное с желтым сочетается… янтарные глаза погаснут. Он снова причинит ей боль, и если так, то…
В полудреме, полуяви, в болезненном состоянии, когда разум требовал отдыха, но не умел отдыхать, и появилась совершенно безумная идея.
– Третий… создадим зеркало.
Молчат.
Ждут продолжения и не понимают.
– Погодите, мастер. – Олаф вновь уходит и не возвращается долго, он тянет с собой грифельную доску и ведерко с кусками размокшего мела. – Так понятней будет.
Инголф устраивается на козетке.
А девушка с рыжими волосами вдруг пробуждается.
– Я не люблю зеркала, – очень тихо говорит она. – В них огонь… много-много огня…
– Эти зеркала будут другими.
С доской Олаф хорошо придумал, пусть мел крошится в пальцах, но Брокку легче объяснять на языке формул. Он пишет, одну за другой, вывязывая новый узор, который при всем его безумии выглядел логичным. И молчащий Инголф подался вперед. Ревнивым взглядом он цеплялся за каждый знак, пытаясь разглядеть слабину… сердце замерло, потому что Брокк сам понимал, насколько его затея… нет, не безумна.
Невозможна.
Или все-таки…
– Мастер, – голос Инголфа прозвучал глухо, – я вас все-таки ненавижу.
– За что?
– Заставляете чувствовать себя неполноценным.
Баржу кидает на пирс, и пустые жестянки с грохотом сыплются на пол, они катятся, оставляя за собой масляные следы, которые старый ковер впитывает. Грязнее он все одно не станет.
Олаф же сползает со стула и садится на корточки. Он раскачивается, не отрывая взгляда от доски.
– Получится.
Улыбка у него широкая, совершенно счастливая.
– Быть может, и получится, – поправляет Инголф.
Он все же встает. Движения ленивые, текучие, преисполненные какой-то неуместной неги, словно бы он, Инголф, находился не на борту дрянной баржи, которая чудом жива, но на палубе королевского фрегата. А то и вовсе на берегу.