Черный принц

Демина Карина

Таннис закрыла глаза, пытаясь отрешиться от дурноты.

Сон.

Безумный извращенный сон, рожденный страхами. Сейчас Таннис откроет глаза и обнаружит себя лежащей в постели.

Открыла.

Ничего не изменилось, разве что свечей поубавилось, но их все равно было чересчур много, и свет заставлял Освальда болезненно кривиться.

– Не волнуйся, дорогая, – сказала Марта, вытирая губы ладонью. – Ты привыкнешь. А хочешь, я тебе шарфик свяжу?

Глава 17

Старик обретался у самой реки. Черный, какой-то

осклизлый с виду домишко почти съехал в воду. Он опирался на врытые в землю столбы, которые покрывал толстый слой ила и грязи. И, несмотря на холод, грязь эта продолжала гнить.

А может, и не грязь, но хозяин дома.

Он сидел на крыльце, широко расставив ноги, и полотняные штаны натягивались на коленях, а штанины задирались. Обмотанные тряпьем ступни гляделись непомерно большими.

Кейрен прижимал к носу платок, кляня себя за то, что не подумал о заглушках. И вообще, ведомый смутным предчувствием, полез сюда.

– От ить… смердит, – сказал старик, выбивая трубку о ладонь. На левой его руке сохранились два пальца и те слиплись, словно срослись.

Старик сунул руку в подмышку и поскребся.

– Блохи житья не дають. А ишшо ты приперся, господин начальник.

Зубов у него почти не осталось. И из распухших десен торчали гнилые пеньки.

– Помереть спокойно немашеки.

– Успеешь помереть.

Кейрен злился на него, на себя за невозможность отрешиться от безумной идеи, на сам этот пологий грязный берег, бессонную ночь… и дом, где матушка затеяла очередной ужин в изящных декорациях. Ему надлежало быть. А он, поняв, что все-таки сорвется, сбежал. И за побег было стыдно.

Чай, не дитя.

– Так чегой надо? – Старик сунул палец в рот и почесал десну, скривился. – Я завязамши.

Старый вор вызывал и жалость, и отвращение.

– Знаешь его? – Кейрен достал дагеротип, который носил с собой, в приступе иррациональной паранойи более не доверяя ни своему кабинету, ни начальству.

И этому гнилому человеку, по странной прихоти судьбы еще живому, он тоже не верил и в руки взять не дал, но подвинул ногой лампу и, присев, раскрыл дагеротип.

– Неа, – отозвался, кинув блеклым глазом, вор. – Не знамши.

Потом, не вынимая пальца изо рта, с деланым удивлением добавил:

– Так мертвяк же, прости господи. Или от вас ужо на том свете спасу немашеки?

Глупая надежда.

Список имен, те, кто сидел в тот год и тот месяц, те, кому удалось выбраться из Ньютома, уйти и от виселицы, и от тюремной баржи. Их оказалось всего пятеро, и Кейрен в который раз ужаснулся, до чего коротка, хрупка человеческая жизнь.

…и Таннис…

…ее дилижанс завтра пересечет Перевал. Райдо встретит. Он обещал, и… девочке понадобится помощь, а Кейрену будет спокойней жить, зная, что с нею все хорошо.

– Он сидел в одно время с тобой, – повторил Кейрен, не убирая дагеротип. – И мне нужно знать имя.

– А бумажками пошуршать? – Вор сделал характерный жест. И Кейрен, мысленно прокляв себя за недогадливость, вытащил бумажник.

– Десятки хватит?

Купюра исчезла в грязном рукаве.

– От благодарствую, господине. – Вор поклонился, но поклон получился кривым, однобоким. Издевательским. –

А то нищенствуем мы… ручки-то ужо не те. И по делу не пойдешь… а энтот и вправду сидел.

Кейрен напрягся.

Врет?

Говорит то, что от него желают услышать, отрабатывая подачку?

– Не зыркай, Макар – честный вор. Впустую метелить не станет. Сидемши он. Но не со мною… особый человечишко… из черных.

– Из каких?

– Черных, – повторил вор и потер щеки, покрытые длинной седой щетиной. Она росла неравномерно, и на щеках его появлялись проплешины. – Это… которых в бумажках-то нету…

– Как нету?

– Откуда ты такой взямшись? – с явным интересом глянул Макар. – Обыкновенственно. Человечек есть, а в бумажках нету его. Вроде как не значится. А раз нету его, то и… такое от дельце, что я б и трепаться-то не стамши, да срок мой идет. Боженька все видит. Преставлюся я, возникну пред его очи светлые, как наш пастор-то баит. А он и спросит у меня, мол, Макарушка, что ж ты жизню свою прожил-то бесчестно? Дерьмово прям-таки прожил. И что ответствовать будет? Что не сам я таков, но нужда заставила?

Он щерился и хрипло дышал, а само дыхание это было с присвистом, с сипом. Из массивной ноздри поползла струйка крови, которую Макар просто стер ладонью.

– Так от сделаю доброе дело, глядишь, и скостят душонке моей срок… ты присел бы, господин хороший…

И Кейрен устроился на крыльце, подсунув под зад полы кашемирового пальто.

– Что вздыхаешь? И твоей душе неймется? – поинтересовался Макар, расчесывая десны. – А я тебя не знаю… молоденький совсем… не человек, да?

– Не человек.

– Ваших тут не любят. Гляди, чтоб не оприходовали ненароком. Что тебе до тех делов? Своим антиресом? Начальничек-то, слышамши, сам ушел наверх ответствовать. Небось спросят с его душонки по всей строгости. Дрянной был человечишко… или он к вашим уйдет? Слухай, а если смесок, то он куда опосля смерти? К вашим аль к нашим?

– Не знаю, – сказал Кейрен, вытягивая ноги. Он оперся на гнилой косяк, удивляясь тому, что исчезла брезгливость и запахи больше не тревожат – притерпелся. Да и вовсе стало вдруг спокойно, утихла тягучая ноющая боль в груди…

…было несложно выяснить, куда приобрела билет Таннис Торнеро.

Сложней оказалось не отправиться следом.

– От и я не знаю… надо у пастора нашего спросить. Умный человек. Знающий… авось ответит.

Он замолчал и молчал долго, а Кейрен не торопил.

– Черные, значится… людишки, которых попросили… поучить. Бывают же упрямыя, слов не разумеющие. А посидят денек-другой в цепях… а то и месяцок… или два… все ломаются. Ньютом – не теткин дом с разносолами. Там сразу в головушке ясность небывалая наступает. От гляди как оно. Приведут человечка стороннего, несговорчивого. Он по первости кобенится, грозится полицией, судом. В грудь ся бьеть, что он-де честный и невиноватый… день бьеть, другой бьеть… а потом глядьма и успокоимши его. Все-то там кричать, что не виноватыя, с произволу их, значится, посадимши. Оттого-то крики энти никто и не слушаеть. А там, глядишь, особо ретивому и переедуть разок по спине… аль вовсе на колесо отправят. Ты ж про колесо знаешь?