Черный риэлтер
Шрифт:
— Стоять! — закричал он.
Из бобика выпрыгнули еще два человека с оружием наизготовку, и Могильщику вдруг нестерпимо стало жалко себя, а потом нахлынула безысходность.
— Брось оружие! — донеслось до его ушей. Жора полез в карман, и бросил на снег пистолет. Сейчас ему ужасно захотелось выпить стакан водки!
ГЛАВА 56
Этим же утром на работу в психдиспансер вышел Иван Тимофеевич Зильберман. Он шел по коридору учреждения, где проработал всю свою жизнь.
С ним все здоровались, и он отвечал не только улыбкой, но и называл каждого по имени отчеству.
— Спасибо, Виктор Николаевич. Доброе утро, Валентина Михайловна. Как поживаете, Светлана Алексеевна?
Зильберман прошел в свой кабинет, и тут же к нему проскользнула сначала старшая медсестра, а потом, по очереди, начали захаживать все врачи психдиспансера. Так что, к приезду из Железногорска Самсонова Зильберман уже знал о визите следователя прокуратуры в диспансер, и кем особенно из его больных интересовались работники правопорядка. Большего никто из них не знал.
Получилось так, что в момент приезда Самсонова Иван Тимофеевич как раз зашел с историей болезни в руках в регистратуру.
— Возьмите вот это, и скажите, где история болезни Ковалевской? Она лежала у меня на столе, — спросил он.
— Ее забрал себе Леонид Юрьевич.
— Давно?
— Да, с неделю назад. Как раз, после того как эти, с прокуратуры приходили.
Зильберман не испугался, не возмутился, а просто озадачился.
— Ага, ну, тогда ясно. Хорошо, Леонид Юрьевич не навредит.
В это время в дверях диспансера показался сам Самсонов.
— О, Иван Тимофеевич! Вышли на работу? Как здоровье? — спросил главврач, пожимая руку.
— Вашими молитвами, Леонид Юрьевич. Подлечили на четыре с плюсом. Готов тянуть шлею дальше.
— Хорошо, а то у нас трое на больничных, Сочнина в отпуске. Работать просто некому.
— Я вечером подойду? — спросил Зильберман.
— Хорошо. После пяти приходи, поговорим.
Полшестого от Самсонова с документами ушла старшая медсестра, и вскоре в кабинет постучал Зильберман.
— Входите, Иван Тимофеевич.
Самсонов просматривал какие-то бумаги, потом отложил их в сторону.
— Когда защита, Леня? — спросил Зильберман, усаживаясь на свое любимое место, на диван, и доставая сигареты.
— Через неделю. Только, боюсь, не дадут мне ее защитить.
— Это почему? Диссертация у тебя не просто крепкая, местами она просто революционная. За такими методиками будущее.
— За это я как раз не волнуюсь. Я совсем о другом говорю. Ты вот что у нас на старости лет творить начал, Иван Тимофеевич? Моча, что ли, в голову ударила?
—
— Я про ее квартиру. Прокуратуре все известно, Иван. Это чистый срок, ты не подумал об этом?
Зильберман закурил, выпустил дым круто вверх.
— Мне просто надоело иметь с каждой квартиры всего тридцать процентов, — пояснил он. — Жить мне осталось мало, а мне хотелось оставить внучке хорошую память о своем старом, любимом дедушке.
— Я так и думал. Как говорят урки — жадность фраера сгубила. Тогда объясни мне еще, что за два странных суицида были у нас в прошлом месяце? Я проверил: каждый раз к ним с проверкой ездил ты и Ковальчук.
— Да, ничего особенно. Суицид подтверждал диагноз. Так что, я думаю, и с Ковалевской все будет нормально. Верни, кстати, мне её дело.
— Нет. Отныне я буду лечить ее сам. Кстати, я изменил ей диагноз.
— На какой?
Самсонов подал Зильберману историю болезни, и тот, быстро найдя нужный текст, изменился в лице.
— Ты это серьезно?
— Да. Это вполне укладывается в рамки моей диссертации.
— Но тогда мне точно светит срок. Если она возвращается к нормальной жизни, то придется вернуть ей квартиру. Леня, ты не забывай, что с каждой квартиры я имел тридцать процентов, но ты то тоже получал свои десять. Посадят меня — тебе тоже будет светить не кафедра, а нары.
— Ну, доказать тебе это будет сложно. Кроме того, Тимофеевич, — Самсонов встал, остановился перед сидящим Зильберманом. — Ты вот говорил, что хочешь оставить внучке квартиру на память о себе. А ты не думал, что ты оставишь о себе другую память? Зельц давно умер, а дочь его жива. И все да сих пор спрашивают: "Это не дочь того самого Зельца?" Боюсь, что и у твоей внучки будут такие же проблемы. Надо, Иван Тимофеевич, уйти красиво. Надо.
Он пристально глянул на старого доктора, но тот неожиданно рассмеялся.
— Удивляешь ты меня, Лёня. Ты что меня, загипнотизировать хочешь? Ты, наверное, забыл, что это я тебя обучал гипнозу?
Самсонов на это отреагировал спокойно.
— Да нет, помню. И я тебя не гипнотизирую, я обращаюсь к твоему разуму.
Самсонов встал, взял в руки историю болезни Ковалевской, потом достал из сейфа еще одно дело.
— Я сегодня дежурю. У тебя срок до утра, — сообщил Самсонов. — Завтра к тебе приедут из прокуратуры. Тогда уже изменить невозможно будет ничего.
Они разошлись в разные стороны: Самсонов поднялся на второй этаж, Зильберман ушел к себе в кабинет. Он долго сидел в кресле, курил. Потом усмехнулся, и включил стоящий на столе старенький компьютер. Длинные, изломанные артрозом пальцы доктора медленно набирали на клавиатуре короткий текст.
"Я только один виноват в аферах с продажами квартир. Все это делалось с моего веданья, и по моим указаниям".
Зильберман отпечатал текст на принтере. Потом, старательно высунув язык, расписался. Роспись ему не понравилась, он порвал и выкинул листок в урну. Затем он еще раз отпечатал набранный текст, и снова расписался. Теперь роспись его устроила. Тогда он позвонил наверх, дежурной медсестре, спросил ее: — Оля, где там у вас Ковальчук?
— Отдыхает.
— Пусть, как время будет, зайдет ко мне в кабинет.