Чёрный шар
Шрифт:
1. Чтобы он, Царада, оставался самим собой, а не кем-либо еще.
2. Чтобы день был днем, а ночь – ночью.
3. Чтобы сегодня было именно сегодня, а не завтра или вчера.
4. Чтобы живые оставались живыми, а мертвые – мертвыми
– и далее в том же духе.
Разумеется, исполнить эти требования никакое государство не могло, а Великие, которым это было под силу, стояли выше любых требований. И потому медленно, но верно безнадежная борьба за победу – ибо в словаре Царады все еще упорно держалось это слово: «победа» – превращалась в безнадежную борьбу за истину.
Чем отличалось одно от другого? Ничем, кроме понимания.
Неизвестно, в какой момент Царада решился дать Великим последний бой, и все же, когда это решение созрело, он понял, что к этому все и шло с самого начала, и что будущий его противник в последнем круге давно уже известен и предрешен.
Сражаться было бессмысленно, но необходимо. Только сражением Царада еще мог утвердить хоть какие-то привычные для себя категории. Два живых существа из плоти и крови, два существа в круге смерти – что может быть верней и древней, что больше апеллирует к основам? Царада отдавал себе отчет, что, скорее всего, погибнет – и даже не скорее всего, а с вероятностью в сто процентов – что Великим ничего не стоит переиграть все события заново, и все его сопротивление укладывается в единственную секунду их времени – и все же напоследок желал установить хоть какую-то истину, недоступную разрушению, изменению, отрицанию – и не столько даже установить, сколько хотя бы высказать.
Пусть даже этой истиной будет смерть.
Но почему Бессмертный Победитель? На этот вопрос Царада отвечал себе так:
Во-первых, однажды я уже встречался с ним и потерпел поражение, а человеку свойственно помнить обиду, искать мести, стремиться к справедливости.
Во-вторых, это один из тех Великих, кого я могу хотя бы попытаться ударить – он не бесплотен, не летает по воздуху, не лепит из мира химеры усилием мысли. Бой с ним пусть отдаленно, но похож будет на бой – а чего еще желать в моей ситуации, как не близости к реальности, пусть и весьма условной?
В конце концов, правда и есть та точка, где пересекаются Великий непостижимой силы и безвестный ваятель пирожков и пышек.
Но – никаких приглашений на казнь, кому осталось дело до затянувшейся секунды? Нуждаешься в гибели – ищи ее сам. Царада мерил шагами свою комнату: пять – налево, пять – направо, и опять, и опять. Когда же время настало – его собственное, глубоко личное время, недостижимое все же ни для какого врага – он подпоясался ремнем, превращенным в очковую змею, вооружился пистолетом, превращенным в черепаху, встал на пороге узилища и, зажмурившись, шагнул вперед.
Воздух подхватил его, как подхватывал всякого – упруго, сноровисто, но ненадежно. Он еще оставался прежним (кое-что, по-видимому, разрушить нельзя), но мир, который был им наполнен – о, с этим миром игра шла совсем не на шутку! Едва Царада открыл глаза, он увидел реальность разрезанной на сотни времен, словно гигантский пирог на веселой пирушке. Вдалеке, освещенные солнцем триаса, толпились рощи гингко, и кружились в юрских небесах складчатокрылые рамфоринхи. Серебрилась луна на руинах мавританского
Он не разбился – неведомая сила остановила его у самой земли, не столько дружественно, сколько бесцеремонно. Несколько раз она перевернула его прямо в воздухе, словно удостоверяясь, не осталось ли в карманах у Царады чего-либо ценного. Он потерял последнюю мелочь и даже командирский свисток, у него забрали черепаху, у него забрали змею. И когда Царада нагнулся за оружием и нащупал в сугробе не то камень, не то кусок льда, он обнаружил, что Великие стоят прямо перед ним, словно стояли так всегда. Это были странные лица, удивительные лица, лица чарующие и ужасные, вдохновенные и навевающие тоску. И один из Великих вышел Цараде навстречу и сказал:
– Мгновение, как и ожидалось. Но что это у вас – мертвая крыса?
Царада разжал кулак и увидел, что Великий прав. Это действительно была мертвая крыса, и она вмерзла в кусок льда так, что снаружи торчал лишь хвост.
– Он сломан, – снова сказал Великий, и снова Царада признал его правоту. Хвост действительно был сломан, это был сломанный крысиный хвост, принадлежащий крысе, и ледяной постольку, поскольку торчал из куска льда. Это тоже была истина, одна из ее частей.
– Не стоит беспокоиться, – сказал Великий в третий раз. – Мы прочли ваши мысли, все уже готово для поединка. Но, право слово, почему вы отказываетесь от воскрешения? Если вам так хочется драться – деритесь, мы охотно разыграем для вас этот маленький спектакль, но зачем же умирать навсегда? Возвращайтесь, взрослейте, посмейтесь с нами над недоразумениями прошлого.
– Таковы мои категории, – в первый и последний раз ответил Царада, Штепан Царада, сын булочника, лейтенант, мечтавший о славе. – Все, что я делал до этого, все, что я намерен делать и дальше – все исходит из факта, что человек смертен. Я защищал своих людей потому, что они существуют один только раз. Я заботился о них потому, что они уязвимы, чувствуют боль, боятся не существовать. И даже мир вокруг меня сошел с ума, это еще не значит, что и я должен последовать его примеру. Пусть прошлое мешается с будущим, люди мечут молнии, рождают чудовищ из воздуха, пусть пространство двоится, троится и трещит по швам – пускай, для вас это всего лишь игрушки, и вы, конечно же, правы. Но скажите мне: если даже смерть уже не имеет значения, откуда тогда взяться истине? Нет, если уж мне и суждено воскреснуть, то не по вашей воле. Поэтому обещайте, что не будете меня возвращать.
– Мы не даем обещаний, – пожал плечами Великий. – Мы делаем то, что можем. И вы вернетесь, если это будет необходимо.
Но Царада его не дослушал. Вооруженный подтаявшей крысой, он прошел мимо Великих, способных метать огонь, мимо созданий, повелевающих камнем, не обратил никакого внимания на телепатов, владык глубин и молний, протолкался через ряды сверхбыстрых, сверхсильных, ядовитых, невидимых, ледяных – он миновал их всех и, пригладив напоследок взъерошенные волосы, ступил в сияющий круг, где его уже ждал Бессмертный Победитель.