Черный шар

Сименон Жорж

— Почему? — непроизвольно вырвалось у Хиггинса.

— Полиция установила, что на Тридцать второй Восточной улице, кроме того автобуса, вообще не было машин. А улица довольно широкая.

Медсестра, звонившая утром, ошиблась, сказав, что несчастный случай произошел при въезде в город. А может быть, город начинался для нее только с деловых кварталов и фешенебельных районов. На 32-й Восточной улице в том самом похожем на казарму доме, где жили Луиза с мужем, когда поженились, и родился Хиггинс.

— Она очень мучилась? —

спросил Хиггинс, сам не понимая что говорит.

— Когда ее привезли, она, разумеется, страдала, но виду не показывала. Не то чтобы улыбалась, конечно, но…

Это похоже на Луизу — до самого конца держаться с вызовом.

— Я сразу ввел ей снотворное.

— Она была в сознании?

— Да. Полицейскому, который ее привез, она дала адрес…

— Мой адрес.

— Конечно, ваш, раз вы здесь.

Хиггинсу показалось, что врач смотрит на него как-то странно — холодно и неприязненно.

— Какие у нее были повреждения?

— Перелом черепа, левого плеча и таза. Она потеряла много крови. Я решился на переливание. Во время переливания она и скончалась.

— И ничего не сказала перед смертью?

— Ничего, кроме вашей фамилии и адреса. Если угодно, администрация вернет вам одежду покойной. А если у нее было что-нибудь с собой — сумочка или другие личные вещи, вам отдадут их в полицейском участке. Вы, наверно, понадобитесь нашей старшей сестре, не так ли, миссис Браун?

— Да, доктор.

— Могу я ее увидеть? — спросил Хиггинс.

Врач переглянулся с сестрой и слегка пожал плечами.

— Пойдемте, — бросила женщина.

Они спустились по лестнице в залитый электричеством подвал. Вдоль коридора виднелись двери, такие же, как этажом выше. Миссис Браун открыла одну из них и отступила. В узком помещении с голыми стенами на столе, который показался Хиггинсу мраморным, лежало покрытое белой простыней тело. Здесь было холодней, чем в коридоре.

Старшая сестра подошла к краю стола, приподняла простыню и откинула ее настолько, что обнажилась голова и прядки седых волос, выбившихся из-под повязки.

Другая повязка, удерживавшая челюсти в сомкнутом положении, почти скрывала лицо — виднелись лишь глубоко запавшие глазницы, узкий заострившийся нос да бескровные губы.

Хиггинс не мог ни молиться, ни плакать, ни прикоснуться к покойнице. Его охватил внезапный холод, как в детстве, когда он оставался ночами один, напрасно пытаясь согреться. И еще ему стало страшно, безотчетно страшно, и он оглянулся на сестру, словно ища у нее поддержки.

— Это она?

Хиггинс кивнул. Язык ему не повиновался. Хотелось поскорее уйти, но ноги словно приросли к полу.

— Теперь пройдемте в регистратуру. Там вы сообщите, что намерены делать дальше.

Выходя, сестра выключила свет, и Хиггинс вздрогнул.

— Нам сюда.

В регистратуре сидела все та же девушка, а в кресле в холле по-прежнему ожидали трое негритят.

— Тело

вы забираете?

Хиггинс кивнул.

— Элинор, приготовьте форму С, — бросила девушке миссис Браун и спросила у Хиггинса:

— Вы, вероятно, желаете перевезти тело в Уильямсон?

Он покачал головой, стыдясь, что в этом могут усмотреть равнодушие или цинизм.

— Мне бы хотелось похоронить ее в Олдбридже — здесь она провела большую часть жизни.

— Вам виднее. Похороны на ваш счет, разумеется?

— Да, на мой.

— В таком случае вам следует обратиться в похоронное бюро. Вы знаете, где оно?

— Я здешний уроженец.

Старшая сестра наморщила лоб, словно роясь в памяти, но лицо Хиггинса было ей незнакомо, да и он ее не помнил: они наверняка жили в разных кварталах.

Он ответил на все заданные ему вопросы. Люди ходили взад и вперед, телефон звонил. Наконец приготовили счет, и Хиггинс подписал чек на сумму, которую был должен больнице.

Он вышел на площадь, и солнце так ослепило его, что ему не сразу удалось разыскать свою машину на стоянке.

Ему не пришло в голову позвонить Hope и сказать, что мать умерла. Он вообще не думал об Уильямсоне, словно никогда там не бывал, не вспомнил и о детях. Мир, в котором он теперь очутился, существовал одновременно и в минувшем, и в настоящем: все вокруг стало неузнаваемо.

Дорогу к полицейскому участку Хиггинс нашел, повинуясь чутью. Дверь ничуть не изменилась, а вот стены внутри были выкрашены в другой цвет. Двое полицейских, оба младше Хиггинса, были ему незнакомы, но сержанта он вроде бы вспомнил — в штатском, без пиджака, с зеленым козырьком над глазами, тот печатал на машинке, посасывая сигару.

Хиггинс назвался, объяснил, зачем пришел. Вся троица смотрела на него молча, не перебивая. Потом сержант вставил в пишущую машинку бланк и начал задавать вопросы: фамилия, имя, адрес, место работы, фамилия матери, год ее рождения…

— Как пишется «Альтона»?

Хиггинс сказал по буквам.

— Для вас, вероятно, не новость, что у нас на нее довольно обширное дело?

— Знаю.

— Чем вы занимаетесь?

— Управляющий супермаркета «Ферфакс» в Уильямсоне.

— Та же фирма, что здесь у нас?

— Я начинал в олдбриджском филиале.

— Тело забираете?

— Да. О похоронах позабочусь.

— Хоронить думаете в Уильямсоне?

— Здесь.

Их тоже почему-то удивило, но почему — Хиггинс не понимал.

— Вам придется оплатить один счетец. В хозяйственной сумке у нее обнаружились две початые бутылки с этикетками от Баумана. Я повидался с Бауманом.

Бутылки у него украдены.

— Я заплачу.

— Должен заметить, что вы не обязаны платить, но так оно будет лучше. Сама сумка — новая: тоже, наверно, украдена, но пока жалоб не поступило. Сегодня магазины закрыты — воскресенье. Дай сумку, Фред.