Черный скоморох

Шведов Сергей Владимирович

Тетушку двух очаровательных созданий звали Еленой, и, по ее словам, она принадлежала к знатному роду, ведущему свое начало от загадочных гельфийских поселенцев.

– Неужели наша Милена права, и вы действительно прибыли с другой планеты?

Миленой звали несравненную блондинку, которая трещала сейчас без умолку, рассказывая барону, как чудесно и весело проходят праздники на Релане. Что это за праздники и по какому поводу их устраивают, магистр так и не уловил, занятый глубокими, мерцающими голубизной глазами тетушки Елены. Что-то дрогнуло в, казалось бы, давно окаменевшем сердце сиринца, во всяком случае, в этот миг он готов был идти за этими глазами на край света. Отрезвила его кривая усмешка на губах Андрея Ибсянина.

–

Как вам понравилась моя шутка? – спросил трефовый кавалер, когда вся компания направилась в соседнюю комнату к накрытому столу.

– Какая шутка? – не понял Пигал.

– С голой брюнеткой.

– Позвольте,– побурел от гнева магистр,– девушка одета с необыкновенной скромностью.

– А сейчас? – спросил ибсянин.

Возможно, просвещеннейший Пигал бурел бы и дальше, но для этого уже не хватало крови в его организме.

– Человек молодой,– просипел магистр севшим от негодования голосом,– я наслышан об ибсянской магии, но есть же наконец правила поведения в приличном обществе. Запомните, истинный кавалер никогда не поставит даму в столь неловкое положение, как это делаете вы.

– Так это ибсянин вытворяет фокусы с брюнеткой?– вмешался в разговор барон Феликс.– По-моему, несчастное дитя краснеет даже ягодицами. Стыдно, кавалер трефовый, стыдно.

– Ты можешь проделать то же самое со своей блондинкой,– спокойно отозвался Андрей.

– Я протестую,– всплеснул руками Пигал.– Прекратите издеваться над несчастными девушками.

Однако протесты магистра не произвели на ибсянина никакого впечатления:

– Для этого нужно только представить ее обнаженной.

Разумеется, имперский барон, бесстыдством никак не уступающий ибсянскому кудеснику, немедленно разоблачил Милену до состояния полной беззащитности. К удивлению Пигала, блондинка этого даже не заметила и обнаженной вела себя так же свободно, как и одетой.

– Это не люди, а фантомы,– пояснил Андрей.– Их создает наше воображение.

– Но позволь,– возмутился Феликс,– я же чувствую тепло ее руки. И талия у нее упругая и губки свежие. Когда я к ним прикоснулся...

– Плоть есть,– согласился ибсянин,– но что это за плоть и как она выглядит на самом деле, я не берусь судить.

Просвещеннейший Пигал Андрею не поверил. Это была слишком уж фантастическая гипотеза. Конечно, на своем веку сиринский магистр повидал немало и был даже знаком с Великим Магусом Хруса, который менял обличья, как иные люди платья, но делал он это сам по себе, а не по желанию окружающих. Пигал, принимая хрустальный бокал из рук тетушки Елены, как бы случайно слегка коснулся пальцами ее бархатистой кожи. С научной, разумеется, целью. Феликс, между прочим, оказался прав – это настоящая плоть. Конечно, иной раз мы идеализируем предмет своей страсти, наделяя несвойственными ему чертами, но не до такой же степени, чтобы превратить кикимору в прекрасную женщину.

– А внешность брюнетки ты мог бы изменить? – спросил Феликс у ибсянина.– Нос, скажем, вытянуть или уши отрастить?

– Я протестую,– возвысил свой голос Пигал до такой степени, что сидящая напротив несравненная тетушка вздрогнула и взглянула на него с удивлением.

– Брюнетка – это мой идеал,– тихо отозвался ибсянин.– А идеал трудно поддается исправлению.

Феликс на эти слова только плечами пожал. Раздеть женщину – это, прямо скажем, не самый замысловатый фокус. Подобные фокусы барону Садерлендскому и прежде не раз удавались, и даже без всяких магических заклинаний.

Далее обед протекал без происшествий. Просвещеннейший Пигал являл собой образец сиринской галантности, а Феликс Садерлендский – образец либийской живости. Ну а Андрей Ибсянин если и являл собой что-то, то, скорее всего, образец каменного истукана. Во всяком случае, на все попытки несравненной брюнетки Хилены завязать более близкое знакомство отвечал лишь пожатием плеч. Пигал вскользь заметил мессонскому барону,

что Ибис – чрезвычайно странная планета. Отсюда, видимо, и недоверие молодого человека к женщинам вообще. Во всяком случае, Пигал Сиринский странностям сына Леды нисколько не удивился. Ну а завязавшийся вскоре разговор с достойной женщиной и вовсе отвлек внимание любезного сиринца от сумрачного ибсянина. Разговор был, в сущности, ни о чем, но для погрязшего во вселенских делах Пигала таил в себе неизъяснимое очарование давно минувших дней, когда его еще волновали глаза встречных женщин, а шелест юбок заставлял сердце биться чаще. Если бы кто-нибудь сейчас предположил, что просвещеннейший магистр влюбился, то он бы отверг это предположение с негодованием. В его ли годы пускаться в подобные авантюры. С другой стороны, сиринское воспитание не позволяло Пигалу сидеть букой на ибсянский манер и молча пялить глаза на женщину, словно она стена или шкаф. Надо сказать, что поведение ибсянина вносило в непринужденную обстановку, возникшую после сытного обеда, нервозную ноту. Несравненная брюнетка выглядела несчастной, и бросивший в ее сторону случайный взгляд магистр вдруг заметил, что она сильно подурнела. Это его слегка обеспокоило и даже нарушило ход мыслей, которыми он собирался поделиться со своей очаровательной и мудрой собеседницей. Пигал не удержался и взглянул на печальную брюнетку во второй раз. Увиденное настолько поразило его, что он не смог удержаться от крика. Причем это был крик не удивления, а ужаса. Несравненная брюнетка куда-то исчезла, а на ее месте сидело существо, напоминающее кикимору с Селы.

– Что происходит? – воскликнул с удивлением барон Садерлендский.

А происходило нечто несуразное, поскольку несравненные вместе со своей тетушкой меняли внешность с невероятной быстротой, так что от обилия ликов у Феликса в глазах зарябило. Что же касается блондинки Милены, то она стремительно превращалась в урода, весьма напоминавшего чудище с карты, подаренной Феликсу просвещеннейшим Пигалом. Барон Садерлендский схватился было за меч, но его остановил голос Андрея Ибсянина:

– Не убивай ее, барон, она безобидна. Все эти образы она черпает из твоей головы.

Просвещеннейший Пигал хоть и с опозданием, что, разумеется, никак не красило магистра Белой магии, но обрел-таки себя. Во всяком случае, обрел способность мыслить, а следовательно, и говорить. С точки зрения ученого, планета Релан, бесспорно, была уникальным явлением, но для простого человека, имеющего чувства и нервы, климат здесь был неподходящим. Тем более что Андрей Ибсянин оказался прав: кто бы ни были эти существа, но в своих трансформациях они использовали образы, таившиеся в памяти собеседников. Среди гостей чудесного дворца объявился сильно постаревший Летучий Зен. А следом – канцлер Весулий, который откровенно смеялся Пигалу в лицо, чего прототип никогда себе не позволял. Ну и совершенно не было продыху от девиц, в том числе и самого вульгарного вида.

– Это перестает быть интересным,– сказал Феликс Садерлендский, когда какой-то дебошир запустил в него пивной кружкой.

От кружки барон благополучно уклонился и отвесил оплеуху наглецу. После чего начался ад кромешный. Существа завизжали на все лады и ринулись в драку на не ожидавшего подобного оборота событий Пигала Сиринского. Магистр не выказал доблести, а благоразумно ретировался за спины своих спутников, которые взялись за мечи. Кровь полилась бурным потоком. Во всяком случае, Пигал бежал уже по чудовищно скользкому полу, среди отсеченных рук и голов, причем руки норовили ухватить его за ноги, а отсеченные головы скакали мячиками и устрашающе щелкали зубами с явным намерением вцепиться в глотку. Пару раз Пигал ощущал хватку чужих пальцев на шее и только чудом успевал их отодрать. Трижды его спасал Феликс Садерлендский, причем однажды от Гига Сигирийского, который от настоящего отличался разве что неестественно бурым лицом и оловянными глазами.