Черный тополь
Шрифт:
Филя Шаров до того раскраснелся, что, кажется, ткни пальцем, и из него, как из подрезанного барана, вот-вот брызнет кровь и зальет всю контору. Но это только внешняя картина. Филя Шаров до того притерпелся к подобным сценам, что слушая Степана, краснея от спертого воздуха в конторе и от крика председателя, просто детально обмозговывал ответ по всем пунктам: кто и почему не вышел на работу, и он, Филя Шаров, не милиционер, чтобы мог применить какие-то особые меры воздействия к уклоняющимся. Павлуха Лалетин меж тем, ссутулясь, уставившись взглядом
Голос Степана постепенно глох и, наконец, вошел в норму, хотя и с хрипотцой – перехватило голосовые связки. Заговорил представитель райисполкома Мандрызин. Он начал с бумажки: столько-то имеется трудоспособных, столько-то занято там-то и там-то, а где же остальные?
– Где народ, говорю? Где?
В ответ молчание. Тягучее, клейкое. Слышно, как хрипло отсчитывает время маятник ходиков. Тики-так, тики-так. Р-ррр – трещит что-то в ходиках.
– Где же люди, интересуюсь?!
Лалетин, подняв голову, смотрит на плакат в простенке. На плакате большущими красными буквами начертано!
«УБЕРЕМ ХЛЕБ БЕЗ ПОТЕРЬ И ВОВРЕМЯ! ВСЕ НА УБОРКУ УРОЖАЯ!».
В контору влетает Ванюшин, зоотехник райзо, прикомандированный к животноводческим фермам. Ванюшин – стройный, русоволосый парень, любимец девчат в райцентре.
– Что же вы, товарищи, оголяете фермы? – начал Ванюшин. – Всех рабочих сняли. Это же скандал! Кто будет закладывать силос? Ямы открытые, а силорезки стоят.
Завязывается ожесточенный спор, что важнее: силос или хлеб?
– Силос, силос! Когда заложим силос? – настаивает Ванюшин.
– Хлеб! Хлеб! Когда уберем хлеб? – спрашивает Мандрызин.
Представителей удачно мирит Лалетин.
– Когда же, черт дери, из города приедут рабочие, а? Что они там копаются, в самом деле! – возмущается Павлуха Лалетин, уверенный, что в городе только и дел вытаскивать из прорыва белоеланцев: посеять за них хлеб, убрать, в закрома ссыпать, а им бы сидеть да, по примеру Михайлы Злобина, ртом мух ловить.
Половина второго…
В поле умчались оба бригадира полеводческих бригад.
Мандрызин сидел еще с бухгалтером колхоза и копался в книгах, делая выборку, кто и сколько выработал за год трудодней.
Вихров-Сухорукий с Ванюшиным двинулись по дворам колхозников. Заходили в каждый дом, разговаривали, усовещали, стыдили, кое-кого пробрали до печенки-селезенки, так что многие женщины пошли пешком в поле.
VI
Паровое поле!..
Справа – аспидно-черное, как воронье крыло, дымящееся негою, истомою; слева – желто-бурое, иссохшее, шуршащее под тяжестью разболтанных башмаков трактора – паровое поле!..
Кто впервые поднял тебя, черный пласт, да и оставил потом под солнышком, чтоб землица, набралась силушки? Кому пришло в голову потрудиться в заклад под завтрашний день?
Паровое поле!..
Мало ли песен сложено о пахаре, поднимающем на сивке-бурке пашню-десятину?
ЧТ3! Умная ты машина, ЧТЗ! Сработали тебя в грохоте кузниц, в огненных плавках доменных и мартеновских печей: прошел ты деталь за деталью через все корпуса завода челябинских тракторостроителей, а пришел вот сюда, в енисейскую подтайгу на пашни Белой Елани, поднатужился и потянул за собою сцеп двух четырехкорпусных плугов!..
Идешь ты, голубчик, и дрожит под твоею тяжестью земля, словно печатает на ней следы сказочный богатырь. И нет тебе равных по силе в синеющем просторе подтаежья. Ты – все можешь. В твоих стальных и чугунных узлах – чудовищная сила, вложенная инженерами и рабочими. В твоем чугунном корпусе под железным мундиром-капотом бьется стосильное сердце, не знающее ни устали, ни одышки. Тяни, тяни, голубчик! В тебе – краса самой жизни: торжествующая песнь труда.
Колечечками вьется лигроиновый дымок, исчезая в синеве горячего воздуха. Серебряным блеском сверкают отвалки. Мягким бархатом ложится пласт за пластом.
Паровое поле!..
Жаркий, погожий денечек; медленно, неохотно истекает багрянцем заката. Солнышко ткнулось в Жулдетский хребет, продырявив где-то там землю, готовое на всю ноченьку нырнуть в нее, как в подушку.
Невдалеке от ЧТЗ черной черепахой ползет емкий «натик». А там, дальше, Белая Елань, а за нею – тайга, вечные ледники Белогорья!..
Опустив руки с ременными вожжами на колени, старый Зырян наслаждался прохладою вечера. Местами толпился березовый лес. Кипы деревьев просвечивали сбоку розовым светом заходящего солнышка. Их ветви с трепещущей листвой отбрасывали на дорогу причудливые кружевные тени.
На тракторе Федюха Зырян.
В радиаторе ЧТЗ клокочет кипящая вода. Крышка на радиаторе мерно звенит, как колокольчик. Струйкою вырывается белесый пар. На радиаторе – красный флажочек.
Знает старый Зырян, как нелегко достался Федюхе красный флажочек! Как он недосыпал ночей в дни посевной, по семнадцать часов не слезая с трактора!..
Не в пример старому Зыряну, Федюха был высокий, плечистый парень. Его знали председатели многих колхозов, где он когда-то побывал со своим комбайном на уборке хлебов. Всегда бодрый, веселый, с зыряновской живинкой.
Юность Федюхи подмыла война. В свои шестнадцать лет он был этаким плечистым, кряжистым, лобастым. Сила в руках непомерная. А в голове ласковое буйство крови. Как рыжечубый телок, носился он среди мужиков и баб, готовый за похвальбу прошибить лбом любую преграду.
Особенно бабы вызнали безотказный Федюхин характер.