Черный треугольник. Дилогия

Кларов Юрий Михайлович

Одновременно ставлю Вас в известность о гибели в Екатеринбурге при исполнении, служебных обязанностей сотрудника нашего осведомительного отдела В.С.Горлова, отправлявшего должность старшего инструктора. Учитывая беспорочную службу Горлова, а равно, что семья оного не имеет достаточных способов к своему пропитанию, прошу Вас поддержать ходатайство вдовы покойного о назначении ей и двум ея малолетним детям ежегодного пенсионного оклада и единовременного вспомоществования за счет эмеритальной пенсионной кассы ведомства Министерства внутренних дел или специальных фондов Министерства финансов.

Резолюция на отношении Светозаровадиректора департамента:

«В.С.Светозарову.

Против ареста и этапирования О.Г.Мессмера в Омскую следственную тюрьму не возражаю.

Члену совета департамента Ф.Д.Барсову. Прошу вопрос о возможности поддержать ходатайство вдовы господина Горлова о назначении ей ежегодного пенсиона и едино временного вспомоществования тщательно изучить с учетом основательности оного, а равно с учетом стесненного финансового положения правительства».

Записка генерала Волкованачальнику Омского губернского управлениягосударственной охраны Светозарову

Милостивый государь Владимир Семенович!

Счастлив буду видеть Вас у себя в ближайшую среду на обеде. Жду к трем часам дня. Будут только свои и подполковник Винокуров, вчера приехавший из Екатеринбурга. Для Вас имеются кое-какие приятные новости.

Ванда Стефановна шлет поклон и выражает надежду, что мое приглашение не нарушит Вашего привычного распорядка, которого Вы так тщательно придерживаетесь. На это же надеется Ваш покорный слуга

Г.Волков.

Глава четвертая

ТРИ КЛЯКСЫ, ДВЕ ЛЮБВИ И ОДИН АНГЕЛ

I

– Как, говоришь, в Ветхом завете? Вначале было слово, а уж потом всяческие дела пошли?… Вот и у нас с тобой… Спервоначала ты мне план розыска представил, а там и за дело принялся. Да как принялся! И месяца не прошло, а Глазукова уже пришибли… Молодец, Леонид Борисович!

На этот раз в широкой улыбке Ермаша было столько благожелательного простодушия, что его, пожалуй, хватило бы с лихвой Иванушке-дурачку и на царевну, и на жар-птицу и на обоих старших братьев. Ермаш лучился простодушием, а его широко распахнутые, наивные, как у младенца, глаза смотрели на меня с восхищением.

У Рычалова так не получалось. Куда там!

– Аукнулась табакерочка-то, а?

– Аукнулась.

– А с ней и все остальное?

– Сейф, что стоит в спальне, полностью очищен. Второй сейф убийца не открывал.

– Та-ак.

Ермаш помолчал.

– Ты только на меня не обижайся.

Он потер ладонью свежевыбритые щеки, словно стирая с них наигрыш простодушия и наивности. Лицо его сразу же стало серьезным и усталым.

– Я ведь все это не в упрек тебе, – примирительно сказал он.

– В похвалу?

– И не в похвалу. За что хвалить-то? Прошляпили Глазукова. Факт. Грустный факт. Но в вину тебе не ставлю. Просто с языка сорвалось. Уж характер у меня такой – шпынястый. Да ты и сам про то знаешь. Так что к сердцу не принимай. Розыск – дело такое: будь хоть о семи пядей во лбу, а всего не угадаешь. И так прикинул, и эдак. Вроде все верно, а на поверку – вон как получилось. Ежели откровенно, то я бы на твоем месте шкатулку тоже вернул. Попробуй угадай, что Глазукова прихлопнут.

Пожалуй, с Ермашом было все-таки легче работать, чем с Рычаловым. Этот, по крайней мере, мог себя представить на месте другого.

– Бумаги уже смотрел? – спросил я.

– Те, что из Екатеринбурга прислали, читал. А те, что по убийству Глазукова, – нет. Руки еще не дошли. Видишь что творится? – он кивнул на загромождавшие стол папки. – Выяснил обстоятельства убийства?

Все установленное можно было изложить в нескольких фразах. По словам Филимонова, которые подтверждались сотрудниками

нашего поста наружного наблюдения, он отправился на свадьбу в начале пятова, почти за два часа до конца рабочего дня. Кухарка Глазукова ушла домой на час раньше. Таким образом, после четырех член союза хоругвеносцев оставался дома один и чем-то занимался в своей мастерской (кажется, вставлял выпавший бриллиант в кольцо, которое накануне принесла ему старая клиентка – жившая неподалеку чиновница).

Опрошенные Павлом Суховым старший поста наружного наблюдения агент первого разряда Прозоров и его напарник агент третьего разряда Синельников показали, что минут через пятнадцать – двадцать после ухода приказчика к Глазукову приехали на извозчике старик и пожилая женщина. Старик высокого роста, худощавый, с тростью. На нем было летнее однобортное пальто с закрытой застежкой и бархатным черным воротником и коричневая фетровая шляпа. Спутница его, похоже из мещанок, без каких-либо характерных примет, щеголяла в белой батистовой блузе и длинном, до пят, платье без рукавов, какие носили в Замоскворечье лет шесть-восемь назад. Старик как-то навещал Глазукова. Женщина же со времени установления нами поста наблюдения появилась здесь впервые. Пробыли они в доме около получаса, а потом уехали в поджидавшей их пролетке, причем Глазуков проводил их до извозчика и даже подсадил даму. Затем его навестили мастеровой с сыном, которые сбывали через лавку зажигалки собственного производства. Эти пробыли несколько минут. А вскоре после того, как Проворов отпустил напарника домой пообедать перед самым закрытием лавки, он заметил подошедшего со стороны Большого Бронного проезда брюнета с бородкой и усами, лет двадцати – двадцати пяти. По одежде его можно было принять за студента института гражданских инженеров – темно-зеленая форменная куртка с малиновыми выпушками, такая же фуражка с бархатным околышем, заправленные в сапоги диагоналевые брюки. В правой руке он держал что-то вроде коричневого портфеля или маленького саквояжа. Этого молодого человека Прозоров раньше у Глазукова не видел. Студент, словно прогуливаясь, прошелся вдоль переулка, миновав дом Глазукова. Затем, так же не спеша, вернулся и позвонил. Ювелир тотчас же отворил ему и пропустил в прихожую. Этот посетитель пробыл дольше предыдущих – около часа – и ушел непосредственно перед возвращением с обеда Синельникова. Покинув дом ювелира, студент быстрым шагом направился к Большому Бронному проезду, настолько быстрым, что Прозоров, заподозрив что-то неладное, даже пожалел, что нет Синельникова и нельзя проследить за ним. («Трое суток ареста за нарушение порядка несения службы, – коротко сказал Ермаш. – Обоим».).

Глазуков посетителя не провожал. Студент сам закрыл за собой дверь.

Примерно через полчаса после ухода студента к ювелиру наведался, как выяснилось, одолжить свечей его сосед Петельников. Он несколько раз звонил в дверь, но ему не открыли. Решив, что Глазукова нет дома, ушел. Вернулся через полтора часа, но ему снова не открыли дверь. Свет в окнах не горел. Больше у дома члена союза хоругвеносцев до утра следующего дня никто не появлялся.

Из всего этого следовало, что Глазукова убили приблизительно в половине седьмого вечера, что совпадало с заключением судебно-медицинской экспертизы: «заполошенный медик» все-таки внял моему настойчивому совету и в тот же день представил все необходимые документы.

Когда Глазукову звонил сосед, того уже не было в живых. Не вызывало также никаких сомнений, что убийство совершил человек, который пришел к ювелиру перед закрытием лавки.

Все это было ясно.

Но уже в самом начале дознания выяснилось одно странное обстоятельство, в котором мы так и не смогли толком разобраться.

Опрашивали соседей Глазукова – было опрошено около пятидесяти человек, – мы наткнулись на портного Семенюка, который уже лет десять снимал маленькую квартиру в доме на противоположной стороне переулка, наискосок от ювелира.