Черный треугольник. Дилогия
Шрифт:
В дежурке было холодно и неуютно. На столе инспектора рядом с кружкой остывшего чая и журналом регистрации происшествий лежала только что принесенная газета. На первой странице чернели набранные крупным шрифтом слова «Отечество в опасности».
«…До того момента, как поднимется и победит пролетариат Германии, священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита Республики Советов против полчищ буржуазно-империалистической Германии, – прочел я. – Совет Народных Комиссаров постановляет: 1) Все силы и средства страны целиком предоставляются на дело революционной обороны. 2) Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови. 3) При отступлении уничтожать пути, взрывать и сжигать железнодорожные здания…»
От газетных строк пахло порохом, ружейным маслом, гарью пожарищ и потом натруженных солдатских ног, месивших снег на прифронтовых дорогах.
– Поспешать надо, – сказал дежурный.
– Кому поспешать? – не понял я.
– Известно кому, товарищу Карлу Либкнехту, – веско сказал он.
Да, революция в Германии, которую мы ожидали со дня на день, запаздывала. Между тем немецкие колонны все дальше и дальше продвигались на восток.
По Москве ползли слухи о захвате Луцка, Ровно, Борисова, Смоленска. Со вчерашнего дня в город стали прибывать эшелоны с беженцами, и после этого слухи стали еще более зловещими.
Буржуазные газеты захлебывались от восторга. Корреспондент «Русских ведомостей», тот самый, который пытался у меня получить интервью по поводу ограбления ризницы, писал: «Революция умирает. Гибнет то, что они считали великой революцией и что было на самом деле великим уродством, бесноватостью, злым гением и проклятием русского освобождения. Умирает, догорая в дыму и чаду, российская пугачевщина…»
Не слишком ли торопитесь с похоронами, господа?
Дежурный удивленно посмотрел на меня: кажется, последние слова я сказал вслух.
– Так распорядиться насчет Глазукова? – спросил он.
Глазукова привели минут через десять.
– Хочу вам всю правду рассказать, гражданин Косачевский.
И он начал рассказывать, перемежая свое повествование вздохами, призванными символизировать раскаяние.
На этот раз он как будто не лгал, а если и лгал, то самую малость, чтоб сгладить слишком острые углы.
По его словам, с Михаилом Арставиным он познакомился в доме его отца, который финансировал некоторые закупки полудрагоценных камней на Урале. Михаил производил впечатление полного оболтуса. «Эдакая толсторожая скотина», – со злостью сказал Глазуков. Казалось, что он ничем не интересуется, кроме публичных домов и тотализатора. Поэтому Глазуков был крайне удивлен, когда этот недоросль пожаловал к нему в магазин с сугубо деловым предложением. «Я знаю, как возвращать утраченный блеск жемчугу, – сказал он Глазукову, – но я не знаю, где раздобыть денег. Вы покупаете «туманный жемчуг» и отдаете мне, а я его обрабатываю». – «Как обрабатываете?» – «А это уж не ваша забота, уважаемый Анатолий Федорович, как я его обрабатываю». – «Что же тогда моя забота?» – спросил Глазуков. «Прибыль, Анатолий Федорович. Три четверти мне – четверть вам. По рукам?» Глазуков не поверил Михаилу, но риск был невелик: порченый жемчуг стоил недорого. На первый раз он передал Михаилу втайне от купца Арставина (Михаил не хотел, чтобы об их сделке знал отец) несколько довольно крупных бракованных жемчужин. Отдал и забыл. А через несколько дней Михаил принес ему одну из них. Глазуков осмотрел ее – и глазам не поверил: ни малейшего изъяна. Эту жемчужину ювелир вскоре продал по очень дорогой цене. «Я не новичок, господин Косачевский, – говорил мне Глазуков. – В камнях я дока. Я знаю, что для того, чтобы скрыть пикэ в изумруде, надо его проварить в прованском масле, добавив туда краски и некоторых химикатов, а нагрев, к примеру, сапфир, можно его обесцветить или же, наоборот, усилить окраску. Я знаю, как придать яркость бирюзе, как улучшить с помощью оливкового или льняного масла тон мадагаскарских аквамаринов. Но жемчуг… Правда, иной раз, воздействуя на жемчужину слабым раствором кислот, удается вернуть ей блеск. Но это в одном случае из ста. Да и обновленная-то прежней не станет. Некоторые ее достоинства исчезнут. Такая жемчужина вроде выстиранного и выглаженного поношенного платья: и то и не то… А жемчужина, которую мне принес Арставин… Я даже было подумал, что это другая. У ювелиров поверье есть: жемчужине, дескать, можно вернуть первозданную, так сказать, красоту, только ежели непорочная девица 101 раз с ней в море искупается. Но моря-то в Москве-матушке нету, а Мишку за непорочную девицу не представишь. Уж он больше на девку публичную, прошу прощения, смахивает…»
Михаил Арставин обновил около двадцати жемчужин. И каждая из них вызывала восторг у Глазукова, который уже считал, что напал на золотую жилу. Но Глазуков обманулся в своих радужных надеждах. После скандала, который ему устроил покупатель первой обновленной жемчужины, член союза хоругвеносцев понял, что несколько поспешил с восторгами. Прибыльное дело оказалось не столь уж прибыльным: восстановленная красота жемчужины слишком быстро блекла. Уже через два-три месяца красавицы вновь превращались в дурнушек.
Однако в марте 1917 года фортуна ювелиру улыбнулась. В последних числах месяца к нему вечером заявился пьяный Арставин и предложил купить около двухсот бриллиантовых, рубиновых, изумрудных и сапфировых стразов. По словам Глазукова, эти стразы вполне могли потягаться по искусству исполнения со стразами Кортье.
«Великолепный огонь, вес, близкий к весу натуральных камней, твердость, блеск… – говорил Глазуков. – Да и цену Мишка назвал божескую. И все же я с покупкой не торопился, а все тянул да тянул…» – «Почему?» – «Полиция, гражданин Косачевский, – кратко объяснил он. – Кому интересно к полиции под подозрение попасть». – «Да вы уж, будьте любезны, поподробнее, Анатолий Федорович», – попросил я. «Можно и поподробней. Жулики в ту пору в Москве объявились, гражданин Косачевский, мошенники. Продавали стразы под видом натуральных камней всяким дуракам. Человек шесть, а то и больше тогда нагрелось. Ну и пошли в полицию заявления: так и так, ободрали как липку. Один из таких изумрудных стразов мне показывали в сыскной. Хороший страз: и ювелир, ежели без опыта, ошибется. И уж очень был похож тот страз на те, что мне принес Мишка… Как же тут покупать? Совесть надо иметь! Я же не жулик. Я же человек, прямо сказать, честный, добропорядочный, в темных делах никогда замешан не был, вот только с этими жемчужинами из ризницы черт попутал…»
Относительно своей честности и добропорядочности Глазуков, конечно, несколько преувеличивал. Дело, видимо, было в другом: ювелир считал, что изготовитель принесенных ему стразов и жемчужный чудодей – одно и то же лицо, а розыск полицией мошенников, продающих фальшивые драгоценные камни, вполне мог быть использован для шантажа Михаила Арставина. Во всяком случае, когда скандальная история с фальшивым «Норе» получила широкую огласку, а ювелир Павлов отравился, член союза хоругвеносцев, поговорив по душам со своей совестью, взял Михаила Арставина за горло. Он дал тому понять, что не прочь оказать помощь полиции в розыске неуловимых мошенников. Единственное, что его может удержать от этого шага, – сговорчивость Арставина. Если тот познакомит его со своим приятелем, то Глазуков, разумеется, постарается обо всем забыть. Арставин в свою очередь тоже попытался припугнуть ювелира, намекнув, что бог шельму метит, а то и посылает ей насильственную смерть… Но корысть сделала трусливого Глазукова отважным борцом. В ответ на угрозу он поставил на окна частые решетки и массивные железные ставни, оборудовал двери сложной системой замков и засовов, вооружил служащих и приобрел по сходной цене четырех волкодавов. Ювелира запугать не удалось, и, поняв это, Михаил Арставин, которому совсем не улыбалось после истории с «Норе» опять привлекать к себе интерес полиции, вступил в переговоры. Результатом их и было долгожданное знакомство Глазукова с тем человеком, который десять дней назад принес ему краденый жемчуг.
Напарник Арставина скромно называл себя Лешей. И знакомство, и беседа в конторе магазина носили сугубо конспиративный характер. При состоявшемся разговоре присутствовали только два волкодава, которые должны были предупредить Лешу, что любой необдуманный поступок может для него плохо кончиться.
О содержании состоявшейся между ними беседы Глазуков говорил несколько туманно. Но, судя по всему, они договорились и разошлись довольные друг другом. Во всяком случае, вскоре после этой беседы в магазине Глазукова под стразы а ля Кортье была отведена большая витрина. Наладилось дело и с обновлением жемчуга. Третий лишний – Михаил Арставин – был начисто выброшен из компании.
Но Леша по-прежнему проявлял осторожность.
«Как лиса хитер, – не без восхищения говорил о нем Глазуков. – Верьте – нет, а ведь и адреса его не знаю. Одни предположения. Так предполагаю, что живет он где-то у Солянки или на Хитровке. Завозил я его в те места раза два на извозчике. Но ручаться не могу: может, он там по каким-то своим делам бывал. Кто знает?»
– А как же вы его отыскивали, если он вам срочно по делу требовался?
– Через Мишку Арставина или через лавочника с Сухаревки.