Черный треугольник. Дилогия
Шрифт:
– Он это знает лучше нас с вами, Леонид Борисович.
– И все же я попрошу вас частично ознакомить его с показаниями Воловина.
– Пустое, Леонид Борисович!
– Не могу с вами согласиться.
– Ну, ежели вы настаиваете…
– Настаиваю.
Борин с видимой неохотой остановил конвоира, который подошел к Пушкову.
– Не смею перечить, Леонид Борисович.
В любительских спектаклях я никогда не участвовал, но у меня создалось впечатление, что водевиль сыгран неплохо.
Прочитав последнюю страницу протокола допроса Воловина, «вышеозначенный» посерел.
– Это на что же он намекает, товарищ революционный
– Кто в том виноват, Пушков? Вы знали, на что шли, – сказал, я, а Борин нравоучительно дополнил:
– Шила в мешке не утаишь.
– Брехня! – взвизгнул барыга.
– Что брехня?
– Все, все! Брешет Дублет!
– Зачем же ему лгать? – удивился я.
Пушков затравленно огляделся. Тихо, почти шепотом сказал:
– А затем, чтоб Никиту Африкановича Махова покрыть. Потому как жемчуг тот он с его щедрот получил.
Мы с Бориным переглянулись.
– То есть вы утверждаете, что эти тридцать семь жемчужин Воловину дал Махов?
– Утверждаю.
– А почему, собственно, – спросил я, – мы должны верить вам, а не Воловину?
– А потому, товарищ революционный начальник, что мои слова вам гражданин Миша Арставин засвидетельствует, – проникновенно сказал Пушков.
Так впервые в протоколе допроса появилась фамилия «министра финансов и торговли вольного города Хивы» Никиты Африкановича Махова.
Да, оплошал Дублет, оговорив Пушкова. Оплошал!
III
Миша Арставин, нагловатый парень с томными глазами и пухлым ртом, не слишком стремился «засвидетельствовать» слова своего приятеля с Сухаревки. Он бы вообще предпочел оказаться в эти дни подальше от Москвы. Но он был практиком, поэтому понимал, что бессмысленное запирательство к добру не приведет и от «уголовки» можно ожидать еще больших неприятностей, чем от Махова. Поэтому мы с ним вскоре поладили… После перекрестного допроса и очной ставки с Пушковым Арставин подтвердил, что действительно жемчужины отдал Дублету не кто иной, как сам Никита Африканович. И произошло это в присутствии его, Арставина. Дальше дело пошло еще успешней.
Мы провели несколько очных ставок между Пушковым и Арставиным, а затем свели их с Дублетом. Дублет ершился недолго. Под напором осмелевшего от страха «вышеозначенного» и Михаила Арставина он стал сдавать свои и без того шаткие позиции.
Теперь, сопоставляя протоколы допросов, можно было получить некоторое представление об интересующих нас событиях и о той роли, которую играл в них Махов.
Выяснилось, что купеческий сын познакомился с Маховым еще в 1909 году и с тех пор постоянно поддерживал с ним отношения.
Именно Арставин и свел Дублета с Маховым. Махов обласкал Дублета, пригрел и приспособил к делу. Он же дал деньги на оборудование подпольной мастерской по изготовлению фальшивых драгоценностей и подыскал Дублету помощников-мастеров. Продукция мастерской сбывалась через коммивояжеров Махова не только в Москве, но и в других городах: Петербурге, Киеве, Тифлисе, Самаре, Саратове, Владикавказе. В лавке «вышеозначенного» Махов устроил что-то вроде склада подделок (во время обыска мы там обнаружили под полом около трехсот стразов и дублетов, свыше сотни перстней, браслетов и сережек из фальшивого золота).
Сама мастерская помещалась,
Туда, на квартиру к Лизе Тесак, Махов и привез похищенные в ризнице самоцветы. Среди камней, с которых Дублету предстояло снять копии, были бриллиант «Иоанн Златоуст», три черные жемчужины-парагоны, астерикс «Схимник» с посоха патриарха Филарета, бесцветный бриллиант «Слеза богородицы», рубин-оникс «Светлейший» и жемчужина «Пилигрима».
Когда Дублет сделал стразы (их предполагалось пустить в оборот, как только в газетах появятся сообщения об ограблении ризницы; Пушков даже составил список тех, кто, видимо, захочет купить «похищенные драгоценности»), Махов забрал у него подлинные камни и куда-то их увез.
Во второй приезд Махова сопровождал Мишка Мухомор, который в 1917 году привлекался по делу об ограблении ювелирного магазина Гринберга на Кузнецком мосту и судьбой которого я интересовался у Сухова после ограбления патриаршей ризницы.
Затем через два или три дня Мишка Мухомор разыскал Дублета в трактире Лазутина на Солянке и привел к Махову. Тогда-то Махов и поручил Дублету продать тридцать семь жемчужин, которые купил по дешевке член союза хоругвеносцев. Из выручки Махов отсчитал за труды полторы тысячи рублей, а остальные оставил себе. Две жемчужины он, по утверждению Арставина, подарил Лизе Тесак.
Махов никому не говорил, откуда взялись привезенные им камни, и его никто об этом не спрашивал. Но словоохотливый Мишка Мухомор, которому, видимо, что-то перепало, под пьяную лавочку проговорился Дублету и Пушкову, что камешки не откуда-нибудь, а из самой патриаршей ризницы. По его словам, ризницу «брали не наши». Махов ничего не знал о готовящемся ограблении и был раздосадован, что его обошли. Кажется, грабители не хотели восстанавливать против себя влиятельного министра вольного города. Во всяком случае, после ограбления они предложили ему купить похищенные драгоценности. Махов охотно согласился, но «не наши» заломили такую цену, что Никита Африканович, поторговавшись, вынужден был отступиться. Единственное, чего он добился, – это согласия «не наших» дать ему на время наиболее ценные камни, чтобы снять с них копии.
Неуступчивость контрагентов могла для них печально кончиться («Перышки-то на Хиве завсегда вострые, а Никиту Африкановича атаман никому в обиду не даст»). Видимо, понимая это и желая умилостивить Махова, «не наши» и подарили ему часть похищенного жемчуга.
Кто именно «брал ризницу», Арставин, Пушков и Дублет не знали. Так они, по крайней мере, утверждали, и я склонен был им поверить.
Мишка Мухомор, как мы уже знали (после ограбления ризницы Сухов наводил о нем справки), уехал из Москвы в Псков, который теперь был захвачен германскими войсками. Правда, Волжанин уверял меня, что сможет пробраться в Псков, разыскать Мухомора и доставить в Москву, но предлагаемый им план был настолько фантастичен, что и его сразу же отверг. Следовательно, на «не наших» мог вывести лишь сам Махов. А добраться до него было сложно. Хитровка являлась своеобразной крепостью, которую одинаково трудно было взять как штурмом, так и планомерной осадой. Но другого выхода как будто не имелось…