Черный треугольник. Дилогия
Шрифт:
По указанию Отца ликвидация Дмитрия Прилетаева была представлена в виде самоубийства, что должно было исключить подозрения в причастности к этому акту анархистов.
Изъятые на даче Бетиных ценности мы привезли ночью в Дом анархии, а затем поместили их в подвале особняка, принадлежавшего до реквизиции Лобановой-Ростовской (дом № 1 по Дурновскому переулку), который теперь занимает анархистский партизанский отряд.
Учитывая необходимость быстрой реализации ценностей,
Из протокола опросагражданки Штерн Р.Д.,
произведенного заместителемпредседателя Московского советамилиции тов. Косачевским Л.Б.
(Дело об ограблении патриаршей ризницы в Кремле)
В О П Р О С. Вам было известно о готовящемся убийстве Прилетаева?
О Т В Е Т. Нет.
В О П Р О С. Почему вам об этом не сообщили?
О Т В Е Т. Не знаю.
В О П Р О С. А как предполагаете?
О Т В Е Т. Видимо, считали, что я буду возражать, и не хотели излишних осложнений.
В О П Р О С. Ваше отношение к указанному акту?
О Т В Е Т. Отрицательное. С политической точки зрения – это авантюризм, недостойный идейных анархистов.
В О П Р О С. А с моральной?
О Т В Е Т. Подлость.
В О П Р О С. Эти ценности спрятаны в доме Лобановой-Ростовской, где, как вам известно, размещается анархистский партизанский отряд. Окажете ли вы нам помощь в изъятии их оттуда?
О Т В Е Т. Я должна подумать.
В О П Р О С. На это требуется время… Видите во дворе две машины? Я сейчас выезжаю… Итак, да или нет?
О Т В Е Т. Да.
Глава десятая и последняя
Бессонная ночь на Сухове не сказалась. Оживленный, подтянутый и немного торжественный, он протянул мне черную трубку настольного телефонного аппарата.
– Рычалов?
– Нет профессор Карташов. Архимандрит Димитрий интересуется новостями. Я сказал, что кое-какие новости есть…
На диване, укрывшись с головой шубой, спал, мерно похрапывая. Артюхин. Роза делала вид, что читает газету. Волжанин поставил перед ней стакан чая и блюдце с сахаром. Я даже не знал, что у нас имеются стаканы и блюдца. Сам он пил чай из жестяной кружки. Роза всегда пользовалась успехом у матросов. И как оратор, и как женщина…
– Доброе утро, господин Карташов.
– Я по поручению его высокопреподобия…
– Знаю. Можете передать
– «Алмазный фонд»? Что такое «Алмазный фонд»?
– Архимандрит знает.
– А что именно не разыскано из экспонатов ризницы?
– Не обнаружены александрит «Цесаревич» и изумруд «Андрей Первозванный». Кроме того, золотые крышки евангелия переплавлены в слитки.
– А все остальное у вас?
– Да.
– Архимандрит будет счастлив. Жаль, что он не успеет навестить вас. Ведь он сегодня уезжает…
– Сегодня?!
– Да. Сначала в Петроград, а оттуда на Валаам…
Николаевский вокзал… Я вспомнил Каланчевку, какой мы ее увидели тогда с Волжаниным.
Грохот железных шин, ржание лошадей, крики носильщиков, сирены прокатных автомобилей и вопли торговок.
«Кому мочала? Бараночные мочала!»
Извиваясь под ударами ветра, стоял на четвереньках на гигантском полотнище оседланный рабочим буржуй – «Крепче сиди в седле, пролетарий!». И среди платков, капоров, солдатских папах, бекеш, шинелей – архимандрит Димитрий со своим никому здесь не нужным богом…
– Я передаю трубку его высокопреподобию, – сказал Карташов.
– Хочу вас поздравить, Леонид.
– Спасибо. Счастливого пути, Александр Викентьевич.
Он замялся, но все-таки спросил:
– Вы о Мессмере ничего не знаете?
– Нет, Александр Викентьевич, – солгал я. – Наши пути никак не сойдутся…
– Ну и слава богу, – облегченно вздохнул он.
Я положил трубку на высокую никелированную вилку.
– Я арестована? – спросила Роза Штерн, прикрываясь от меня газетой.
– Нет, конечно. Мы очень тебе благодарны за помощь.
– Значит, я могу уйти?
– Пожалуйста. Только, по-моему, торопиться не следует. В Доме анархии тебя могут неправильно понять.
– Федерация состоит не только из Ритуса и Грызлова, – запальчиво сказала она.
– Разумеется. Там еще есть и Отец…
Больше всего мне не хотелось вступать сейчас в политическую дискуссию. Но как ни странно, Роза промолчала.
– Пей лучше чай, – посоветовал я.
– Благодарю.
Я вернулся в кабинет начальника уголовно-розыскной милиции, где за столом, на котором были разложены драгоценности, колдовал со своей лупой привезенный Бориным Кербель. На скрип двери он поднял голову и заулыбался. У него было лицо человека, наконец воочию увидевшего чудо, которое многократно и тщетно сулил побитый камнями пророк.
Я взял с газеты, в которой было опубликовано сообщение о ратификации Брестского договора, какое-то ожерелье.
– Колье «Двенадцать месяцев», собственность графини Гендриковой, – прошелестел Кербель, с опаской глядя, как я перебираю оправленные в золото камешки.
Насколько я помнил, опал в колье означал надежду на многолетнее благоденствие дома Романовых. Да, в провидицы эта очаровательная дама не годилась. Заказывая колье, она, конечно, не предполагала, что через несколько лет грянет революция и рассыплется в прах основательно подгнивший за триста лет дом Романовых.