Черный треугольник
Шрифт:
Истомившийся в ожидании Павел приоткрыл дверь кабинета и удивленно посмотрел на Рычалова: он еще ни разу не видел председателя Совета милиции улыбающимся.
III
Дом анархии находился рядом с женским Страстным монастырем, и это, понятно, не могло не наложить на обитель свой отпечаток. Увы, московскому Страстному с момента его основания всегда не везло. И ответственность за это, по-моему, следовало возложить на царя Алексея Михайловича, который, по преданию, самолично выбирал место для его постройки. Прозванный Тишайшим, Алексей и место указал тихое и спокойное, в тенистой густой роще. Но, как показали последующие годы, царь дальновидностью не отличался. Житейские соблазны беспрерывно вторгались, а вернее, вламывались в ворота монастыря
А дальше и того хуже. Роща была вырублена, а сам монастырь, находившийся некогда на отшибе, оказался в самом центре большого города.
Соблазны, соблазны! И с каждым десятилетием их становилось все больше. Загремел на Тверском бульваре, куда съезжалась на гулянье вся Москва, оркестр Александровского военного училища. Запестрела Страстная площадь афишами синематографов, засветилась электрическими фонарями, разукрасилась разноцветными грибами дамских шляп. А по ночам мимо монастырских стен с гиком и звоном бубенчиков неслись к Яру купеческие тройки. Греховно визжали хористки, и лихо пели в дупель пьяные кавалеры:
Ах вы, Сашки-Канашки мои,
Разменяйте мне бумажки мои...
В девятьсот пятом - митинги, красные знамена, баррикады, трупы и трехэтажный солдатский мат. В девятьсот семнадцатом - пушки, шпарящие гранатами и шрапнелью по Тверскому бульвару...
Но окончательно ошибка Алексея Михайловича выявилась во всей своей чудовищности в тысяча девятьсот восемнадцатом, когда к новому зданию купеческого клуба на Малой Дмитровке, урча и чихая, подкатил броневичок под черным флагом. Узревшая этот дьявольский флаг игуменья Страстного монастыря трижды осенила себя крестным знамением. Но когда два дюжих молодца осторожно извлекли из чрева стальной машины и аккуратно поставили на тротуар беленького старичка, смахивающего на святого, от сердца ее отлегло. А напрасно... Игуменья никогда не изучала историю анархистского движения и конечно же никак не могла признать в старичке патриарха русских бомбометателей Христофора Николаевича Муратова, носившего почетную кличку Отец. Ученик и соратник апологета пропаганды действием немецкого анархиста Иоганна-Иосифа Моста, известного призывом к поголовному истреблению всех монархов, а заодно и вождей социал-демократии Бебеля и Либкнехта как людей слишком умеренных, а потому особенно вредных для дела социальной революции, Муратов трижды приговаривался к смертной казни и добрую четверть своей жизни провел в тюрьмах России, Италии и Австро-Венгрии. Говорили, что во Франции Отец принимал деятельное участие в покушении на президента Карно, в Женеве приложил руку к убийству жены Франца-Иосифа императрицы Елизаветы, а в Испании по-братски наставлял смуглых и веселых молодых людей, уничтоживших министра-президента Антонио Кановаса дель Кастильо...
Всего этого игуменья, понятно, не знала.
Между тем милый старичок из броневика, семеня ножками в высоких старомодных калошах, прошелся вдоль фасада купеческого клуба, о чем-то разговаривая со своими рослыми сопровождающими. Задрав голову, осмотрел верхнюю часть здания и вошел в вестибюль. А через полчаса, отдыхая на диванчике в малой гостиной, он сказал молодому человеку с челкой на лбу, Федору Грызлову:
– Подходит, Федя.
Эти слова, произнесенные надтреснутым старческим голосом, решили и судьбу купеческого клуба, и многострадального Страстного монастыря. Клуб стал Домом анархии, а любимое детище Алексея Михайловича - "бастионом культуры" анархистов Москвы.
В тот же день вновь назначенный комендант Дома анархии Федор Грызлов по кличке Федька Боевик отправился с деловым визитом в Страстной монастырь. Разъяснив игуменье все требования революционного момента, Грызлов сказал, что в монастыре будут размещены склады анархистской литературы и реквизированного у эксплуататоров имущества, которое будет по ордерам раздаваться неимущим. Вполне возможно, что в дальнейшем здесь
– Сгинь, - тихо сказала игуменья и перекрестила Грызлова.
Но, к ее удивлению, дьявол с двумя кольтами на бедрах от крестного знамения даже не поморщился.
А вечером в трапезной монастыря после лекции "Наша светлая цель всемирная анархия" состоялся сольный концерт любимицы Москвы, несравненной исполнительницы цыганских романсов Насти Кругликовой. По дошедшим до меня слухам, и лекция и концерт прошли с бешенным успехом. Артистку домой отвозили в броневике и подарили ей где-то реквизированный соболий палантин.
Растроганная певица заявила, что готова отдать революции весь свой талант и давно уже подумывает о вступлении в одну из анархистских групп.
Такое, конечно, не могло присниться Алексею Михайловичу и в страшном сне!
Монастырская стена была предоставлена в распоряжение пропагандистского отдела федерации, и на ней тут же появилось написанное аршинными буквами известное изречение Кропоткина:
"Пусть каждый берет из общей кучи все, что ему нужно, в будьте уверены, что в житницах наших городов хватит пищи, чтобы прокормить весь мир до дня объявления свободы производства, достаточно одежды, чтоб одеть всех, и даже предметов роскоши хватит на весь мир".
В дни, когда Советской власти приходилось применять против пьяных погромов даже пулеметы, это изречение, помещенное на самом видном месте, воспринималось как подстрекательство. По категорическому требованию Рычалова цитата была закрашена. Но теперь, как мы имели возможность убедиться, ее вновь восстановили. Рядом с высказыванием Кропоткина соседствовали наклеенные на стену московские и петроградские анархистские газеты, прокламации и объявления различных анархистских групп и объединений. Времени у нас с Суховым было достаточно, и часть его я решил посвятить изучению этой "настенной литературы". Читая ее, я обратил внимание на осторожные, но явные выпады против большевиков и левых эсеров. Они содержались даже в статье члена ВЦИК анархиста Ге, который обычно старался не выпячивать существующих противоречий, чтобы не дать пищу врагам революции. И я подумал, что это, пожалуй, симптоматично. Раньше объединявшая всех самых крайних анархистов группа "независимых", обосновавшаяся на Поварской, и то не позволяла себе подобных вольностей.
Падали редкие хлопья снега. В ворота монастыря въехали сани, груженные какими-то ящиками, небрежно прикрытыми сверху брезентом. Сидящий на облучке усатый матрос в бескозырке и хорьковой шубе огрел лошадь кнутом и что-то крикнул часовому. С любопытством заглянув в открытые ворота, мимо нас к центральной театральной кассе "Гермес" прошли две епархиалки. Одна из них, веснушчатая, с носиком пуговичкой, рассказывала что-то смешное подруге, которая давилась от смеха. Не обращая внимания на трамваи, людей и афиши синематографов, смотрел куда-то задумчивый Пушкин.
– Леонид Борисович, - сказал Сухов, - а правда, что Бакунин, чтобы заставить мужика бунтовать, предлагал его сечь?
Круг интересов Павла был поистине необъятен: архиепископ Константинополя Иоанн Златоуст, самоцветы и, наконец, великий бунтарь Михаил Бакунин.
– Нет, такой глупости Бакунин не предлагал. Однако он считал, что порка, если она справедлива, ничего, кроме пользы, принести мужику не может. Во всяком случае, в одном из своих писем он рекомендовал брату Николаю не чуждаться телесных наказаний. Дескать, пока, как это ни печально, русский крестьянин без них обойтись не может...