Чёрный ворон, белый снег

Мудрая Татьяна

Не сноровиста, не ласкова.

Как моя-то лада в ней во гроб легла,

А моя забавушка — в осинов

гроб,

Белой ризою укутана:

Во главах ее да чёрен плат,

А в ногах ее да светел нож,

Алый цвет-то да на сладких устах,

На устах-то да на сахарныих».

Антонида вздрагивает от жестокого озноба. Распрямляется.

Ржавый, весь в засохшей крови и тине, мастихин летит в болотную осоку.

«Что я делаю… Что я здесь делаю? Я ведь утонула тогда. Я должна спать под этой самой осокой,

в самом глубоком омуте, на самом мягком мху — кукушкином льне, и прясть его вместе с другими русалками… моими посестрами-самовилами… И в невиданной красы бабкины наряды рядиться…»

«Мир-покой тебе, зазнобушке,

Сладкий сон тебе, голубушке

И свиданьице бессмертное,

Любованьице во веки веков»,

— до самого конца прошептывает Сергей и говорит уже во весь свой новый, молодой голос:

— Айдан. Это ведь ты рядом?