Черный всадник
Шрифт:
— Если б я знал, что ты в Крыму, я, не мешкая ни минуты, пошёл бы с товарищами вызволять тебя, моя милая!..
У Вандзи вырвался тяжкий вздох, и в голубых глазах задрожали слезы. Мартын расценил это как проявление сожаления по утраченным на чужбине годам, как укор судьбе, так несправедливо и жестоко обошедшейся с ней. Он обнял жену за плечи, горячо прошептал:
— Не плачь, Вандзюня, не убивайся! Горе позади, все будет хорошо…
— Ах, Мартын, ты ниц не розумиешь! — всхлипнула она.
— Что я должен понимать? Мы вместе — для меня этого достаточно. Теперь мы всегда будем вместе, счастье моё! Поедем в наш Круглик…
—
— А мы отстроим! Поставим ещё лучший дом…
— Нет, Мартынчик, не поеду я…
— Что? — воскликнул ошеломлённый Спыхальский. — Почему?
— Кроме тебя, там у меня никого нет…
— Кроме меня, говоришь? А кто тебе ещё нужен, моя ясочка?
— У меня дети, Мартын, — чуть слышно сказала Вандзя.
— Холера ясная, какие дети? Откуда?
Кровь кинулась ему в лицо, и оно побагровело. Губы задрожали, а руки помимо воли схватили Вандзю за плечи.
Не владея собой, он взревел:
— Откуда, спрашиваю?
Вандзя вырвалась из его рук, гордо вскинула голову.
— Не кричи, Мартын! Сам мог бы догадаться, что таких женщин, как я, в неволе не посылают доить кобылиц или полоть бахчу…
— Значит, ты…
— Да, я стала женой салтана.
— О Езус!
— А что мне оставалось делать? Виновата я в том, что меня схватили в нашем Круглике, как беззащитную овцу, и завезли в чужой далёкий край? Не ты ли должен был защитить меня? Но вы сдали туркам Каменец и сами оказались в неволе… Так почему теперь ты обвиняешь меня?
Спыхальский бессмысленно смотрел на жену, не в силах до конца осознать, что произошло. Так внезапно, в один миг разбилось его счастье, о котором он грезил все эти долгие тяжкие годы, рухнули надежды на будущее, взлелеянные в чёрном мраке каторжных ночей, когда у него было одно-единственное утешение — эта мечта…
— Где ж эти… дети? — глухо спросил он.
— В Крыму… Салтан, наверно, спас их, моих двух хлопчиков.
— А может, они погибли?
— Нет, не верю! — крикнула Вандзя. — Не говори так! Не поверю, пока сама не смогу убедиться… Я видела, как он ускакал с ними!
— У нас будут наши дети, Вандзюня.
— Как знать, будут ли… Ведь не было… А те, двойняшки, уже есть, и я их безумно люблю! Слышишь — люблю!
— Ты забудешь их.
— Кого? Детей?! Ты думаешь, что говоришь?
— Холера ясная! Но ты должна ехать домой!
— Я и еду, — безразличным тоном произнесла Вандзя.
Пан Мартын вздохнул и ничего не ответил.
АРКАН ВЬЁТСЯ…
1
Диван [49] собрался после обеденного намаза [50] в малом тронном зале. За окнами сияло палящее солнце, и от горячей духоты поблекли, увяли листья деревьев, а здесь было прохладно и приятно пахло розовым маслом.
49
Диван (ист.) — правительственный совет турецкого султана.
50
Намаз (перс.) — мусульманская молитва, которую читают пять раз в день.
На расшитых золотом и серебром
Но никто к шербету не притронулся. Речь шла о важных для будущего Порты делах.
Говорил великий визирь Кара-Мустафа. Он утверждал, что этот год для урусов станет катастрофическим. В Валахии стоит готовое к походу, отдохнувшее за зиму и заново оснащённое всем необходимым большое войско. Его должны поддержать Крымская и Аккерманская орды. Правда, недавний налёт запорожцев основательно подорвал силы Мюрад-Гирея, но через месяц он сможет, с помощью аллаха, восстановить их и поставить под свой бунчук не менее тридцати — сорока тысяч всадников. Крымчаки ворвутся по Муравскому шляху на Левобережье, карающей бурей промчатся по земле казаков и ударят в тыл урусским войскам, обороняющим свою древнюю столицу Киев.
51
Миндер (турецк.) — подушка для сидения.
— Я с войском подойду к Киеву с юга и смету его с лица земли! Учиню разгром пострашней, чем при Батые! Я не оставлю там камня на камне! Я не пощажу, как это сделал Батый, их Софию! Она станет мечетью, северной Ая-Софией, оплотом магометанства на диких сарматских землях! А тех урусов, которые не сдадутся, мы утопим в Днепре! — закончил паша Мустафа и низко поклонился султану. — Знамёна ислама начнут реять над половиной земель урусов!
— Это нужно сделать как можно скорее, — проговорил с трудом султан: он уже вторую неделю был болен. — Нам предстоит большая война на западе. Король Ляхистана вместе с Венецией и австрийским цесарем, как докладывают наши лазутчики, готовит против нас крестовый поход!.. Потому и должны мы одним ударом разгромить урусов, а вторым, ещё более могучим, — австрийцев и их союзников… Тогда вся Европа будет у моих ног!
— Инчалла! Да свершится воля аллаха! — закивали бородами советники султана. — Покончить с урусами одним ударом!
— Неплохо бы перед походом провести глубокую разведку, выведать силы урусов и их укрепления, — предложил константинопольский паша Суваш. — Мы не можем опять, как в прошлом и позапрошлом году, идти вслепую…
Замечание задело визиря за живое. Позапрошлогоднее поражение его не касается — оно лежит на совести Ибрагим-паши. Но прошлогоднее… Неужели паша Суваш считает, что в прошлом году он, великий визирь, потерпел поражение под Чигирином? Ведь Чигирин пал! Его уже нет. Он больше не существует… Разве это не победа?
Однако ничего подобного визирь вслух не произнёс, он знал, что паша Суваш не одинок в мысли, будто в прошлом году урусы остались непобеждёнными, знал, что глубоко в душе так же думает и султан. Потому ответил сдержанно:
— Вскоре, выполняя мой приказ, Буджакская орда ударит по Киеву, потреплет его околицы и разведает силы урусов…
Султан утвердительно кивнул.
Потом поднялся сухой, с тёмным, изборождённым глубокими морщинами лицом великий муфтий. Сложив молитвенно руки, он поклонился султану и сказал: