Черный Янгар
Шрифт:
Жрецы, сидевшие у подножия трона на мягких белых коврах, закивали. И Советники подхватили слова Вилхо.
– Отправь в храм Маркку черного быка. И матери всего сущего – дюжину белых голубей. Для Акку – клинок, кровью обагренный.
Поклонился Янгхаар, показывая, что сделает так, как кёниг велит. И вряд ли кто видел усмешку на его губах. Кёниг же нахмурился и громко произнес:
– Да будет отныне между вами мир вечный!
И руки соединил.
Сдавил Тридуба ладонь Янгхаара так, что затрещали кости. Крепким было и ответное пожатие. Смотрели двое друг другу в глаза. Улыбались. И всякому было ясно: страшным
– Будь у меня еще одна дочь, – усмехнулся Ерхо Ину, сжимая ноющие пальцы в кулак, – отдал бы ее тебе. А пока возьми виру за свою обиду.
Три сундука, наполненных золотым песком, внесли в зал.
– Что передать твоему сыну? – Янгхаар не удостоил виру и взгляда.
– Тот, о ком ты говоришь, больше не мой сын.
Не ответил Янгар, но подал знак, и поставили перед Ерхо Ину сундуки с монетами.
Довольным выглядел Вилхо.
Вот только люди, к кёнигу близкие, шептались, что слишком уж вольно стал держаться Черный Янгар. И, подчинившись воле кёнига на словах, на деле он задумал недоброе – нарушить слово, перед троном сказанное. А иные и вовсе говорили, что будто бы вышел час славы Янгхаара Каапо. И пусть пока еще он в силе, но вскоре иссякнет эта сила. Третьи добавляли: громко поет Пиркко-птичка. Готов кёниг слушать ее.
Но никто не удивился, когда покинул Черный Янгар город.
Куда ушел?
Кто знает.
Только Вилхо, услышав новость, помрачнел да швырнул в слугу серебряным кубком. Расплескалось вино по белому ковру. Алое. Еще не кровь, но дурно стало кёнигу. И Пиркко, стоявшая за спиной его, положила руки на плечи, сказав так:
– Не стоит он твоего гнева. Волк ведь. Погуляет и вернется.
– Я не разрешал ему уходить.
Нежны были ее пальцы, бережно касались они мягкой кожи Вилхо, заставляя его позабыть о горестях. И подумалось: отчего б не жениться?
Хороша женщина.
И род Ину силен кровью. Наследник крепкий родится. Пора уже о наследнике подумать.
– Наверное, – нежно пропела Пиркко, – он не привык спрашивать разрешения. Думает, что сам над собой хозяин.
Правду сказала. Только от этой правды вдруг всколыхнулась обида. Разве не Вилхо принял под крыло свое оборванца, о котором только и можно было сказать, что нагл он да свиреп? Разве не доверил ему своих воинов? Не возвысил, одарив и золотом и землями? Кем был бы Янгхаар Каапо без своего кёнига? И чем же он платит за ласку?
Тем, что смотрит, не пытаясь скрыть брезгливость? Или тем, как явно демонстрирует, что отвратительны ему прикосновения самого кёнига?
Неповиновением?
И скоро ли оно в открытый мятеж перерастет?
– Он нужен мне, – сказал Вилхо, позволяя вытереть винные пятна с кожи и халата. Кольнула сердце обида: испорчена дорогая ткань, а все из-за дикаря, который так и не сумел своим стать.
– Зачем? – Пиркко поднесла новый кубок.
Когда он вновь стал пить вино?
А какая разница, разве кёниг не может делать то, что пожелает?
Может. Это говорили синие глаза Пиркко.
– За тобой стоят верные люди. И разве не будет достаточно их, чтобы твой покой сберечь? Отпусти Янгара, если так уж ему свободы хочется. Только пусть за ним приглядят.
Мизинец Пиркко рисовал узоры на груди кёнига. И сердце замедлялось, наливалось странным холодом. Мысли и те становились тягучими.
Хотел возразить кёниг, но лень стало.
И
И успокоился Вилхо, обратился мыслями к другому весьма важному делу.
– Я отдал твоему отцу пятьсот золотых монет за тебя, – сказал кёниг, целуя тонкие пальчики женщины, которая в скором времени будет названа его женой. – И он принял.
– Как он мог отказать тебе? – ответила Пиркко.
И улыбнулась. Она была счастлива: все шло именно так, как должно. Не солгали тени. И невысокую плату с нее взяли, да если бы и больше попросили, то что с того? Чужой крови не жаль. Пусть льется, а с нею пусть прибывает сила Пиркко.
Мой муж вернулся в начале зимы. А та медлила, словно ждала именно его. И я, каждый день выбираясь к оврагу, бродила, принюхивалась, пока не истаял призрак его запаха. Первые холода спаяли листву в плотный хрустящий панцирь. Он разламывался под моим весом, и острые иглы льда впивались в лапы. Но я возвращалась.
Вновь и вновь.
А когда почти поверила, что Янгар ушел насовсем, он вернулся, только не к оврагу. Сонный лес сказал мне, где искать его.
Поляна.
Белое полотнище первого снега и налет инея на камнях. Слюдяными узорами украшены стволы черных деревьев. Копьями торчат ветви кустарника в ледяной броне. Луна спустилась низко. Полная, округлая и цвета ярко-желтого, она напоминала мне головку сыра. Света луна давала много, и в нем, зыбком, кожа Янгара казалась черной. Он был обнажен до пояса, и белые шрамы причудливым узором покрывали кожу. Босые ноги оставляли следы на снегу. И толстые косы метались змеями. В руках Янгар держал палаш. Широкое лезвие. Благородный узор булата. И тяжелая, с дугой, простая крестовина рукояти. Клинок скользил, беззвучно рассекая воздух.
Быстро.
И еще быстрее.
С темной кожи летели капли пота, до меня доносилось сдавленное тяжелое дыхание.
Янгар танцевал на поляне давно. Он устал, но не позволял себе остановиться. В нем звучало эхо войны, и я слышала, как Янгар борется, пытаясь унять его голос.
Я узнала его раньше, чем увидела.
Просто сердце вдруг екнуло и замерло в груди. А потом застучало быстро, испуганно. Нынешний Янгхаар Каапо был чужим для меня. И я остановилась. Нет, я не боялась, что Янгар заметит меня, завеса туманов была надежна. Но он вдруг замер, повел головой и, отбросив за спину тяжелые косы – все еще числом семь, – вдруг повернулся ко мне. Янгхаар Каапо смотрел мне в глаза, хотя я была готова поклясться, что не видел.
Я же медлила. Пряталась.
– Кто здесь? – спросил он шепотом.
И шелест ветра был ответом.
– Это ты, маленькая медведица? Выходи.
Наверное, я могла бы. Достаточно сделать шаг, выбраться из тени и отбросить туманы за спину. Они вдруг стали тяжелы, как саван, и пахнут так же, тленом.
– Пожалуйста, – мягко попросил Янгар.
Надо, но… почему медлю? Чего жду?
– Это ведь ты. Я знаю, что ты. – Ладонь Янгара скользнула по клинку. И тот засиял, отзываясь на ласку хозяина. – Почему ты не выходишь?