Черный завет. Книга 2
Шрифт:
— Слушай, Протас, замучил ты меня своими разговорами. Делай, что задумал, быстрее…
— На быстроту не надейся, — пообещал он. — Мне вот поговорить тоже хочется. Три месяца, считай… побольше даже… с думами о тебе ложился и вставал. Сначала давай поговорим.
— Вот отец твой, Корнил, тоже поговорить любил. Договорился, как видишь…
Намеренно сказала, чтобы убыстрить события. Как ни храбрилась, а сердце заячьим хвостом дрожало в груди.
— Ага, — почему-то радостно сказал парень. — А говорила, смелости в тебе мало. Достаточно, как оказалось. А то я уже испугался…
— Сильно испугался?
—
— Тоже буду служить тебе верой и правдой?
— Нет, — он покачал головой. — Тоже в конце концов сломаешься.
— А… вспомнила. Мечта твоя — буду в ногах у тебя валяться, да прощенье вымаливать.
Разбойник коротко вздохнул. Глаза щурились, а ноздри трепетали — не хватало терпенья поддерживать легкомысленный разговор.
— Я, — голос его стал глухим, — столько раз тебя убивал, что теперь мне одного раза мало.
Она пожала плечами.
— Попробуй меня отпустить — опять в догонялки поиграем.
— Куда хватила. Слышишь, Мокий, рассмешила меня.
Мокий хмыкнул, услышав свое имя.
— Ты мне вот что напоследок скажи, чего ради вы спелись втроем? Как из Гранда удрали, так и держитесь вместе. Со степняком-то все ясно — ему любой ценой на юг надо пробираться. Тем более сейчас, когда идет войско с севера и степнякам задницу надрали. Ну, а этот… как его… Леон? Какого хрена вы с ним на юг тащитесь? Сначала я думал, запугал вас степняк. Но тут и вовсе странные вещи стали происходить: ты дружка выручать побежала, но степняка-то как уговорила? Времени у меня не осталось Леона обо всем порасспросить. Очень уж он неразговорчивый. А теперь поздно — для другого дела он у меня назначен. Живым. А то еще пару вопросов и все… Еще мне рассказывали, что степняк тебя чуть ли не от смерти спас. С трудом верится…
— Вот и мне с трудом верится. До тебя, Протас, я думала только кочевники — самый жестокий народ. Но чтобы мы — веррийцы… О разбойниках всякое рассказывали, но я не верила. До тебя…
— Не с теми степняками ты, видать, знакомилась, — Протас покривился. — Когда твоего отца у тебя же на глазах степняки конями затоптали, а мать — кнутами до смерти засекли, так, что кожа у нее лоскутами висела. Как тебе такие степняки? А наши — веррийцы — в лагере у деревни стояли и ухом не повели. Как тебе такие веррийцы? По-другому бы запела…
— Так ты мне сразу за всех мстишь?
— Ты знаешь сказку о медведе и вертихвостке? — он схватил ее за отвороты рубахи и притянул к себе.
— Давай от сказок к делу переходи, — зло прошипела она.
— Я расскажу тебе, если не знаешь. Дело ближе к зиме было. Приходит к медведю вертихвостка и говорит: пожалей меня, медведь, ты большой, а я маленькая — пусти к себе погреться. Отчего же — отвечает медведь, заходи в берлогу. Вошла вертихвостка и ближе к медвежьей шкуре подвинулась. Что ты, говорит медведь, ко мне двигаешься? А я, отвечает вертихвостка, согреться не могу. Шкура у тебя теплая, не убудет от тебя если я рядом погреюсь. Ладно, говорит медведь, грейся. Тут вертихвостка его укусила и в шкуру влезла. Ей спросонья медведь и выговаривает: смотри-ка, ты мне в шкуру влезла! А та в ответ: толстая у тебя шкура, что тебе от такой
— Что у тебя? — подозрительно спросила она.
— Под кожей мысли сидят и жрут меня заживо. Еще с того времени, как ты ножом меня саданула. Посмотреть хотела? Смотри, — он рывком сдернул нарядную рубаху, едва не порвав у ворота. На груди, выше сердца белел шрам. Тонкая ровная полоса с перекрестием посередине — видно крестовина ножа поцарапала. — Довольна?
— Только-то? — усмехнулась она. — Я что, по-твоему, должна была в ноги тебе кинуться?
— Ты? — его глаза побелели. — Ты — девка! Твое дело — делать то, что сказано! Сказано тебе — еду готовить — вперед! Сказано на лавку лечь и ноги раздвинуть — попробуй ослушаться…
— Еда да лавка… Фантазия у тебя… Что, третьего мне как девке не дано? Удивляюсь, как с таким больным отношением к девкам, тебя мужики еще слушаются?
Тут он не сдержался. Со всей силы, с широким замахом — так, что она сжала зубы, чтобы не щелкнули — он ударил ее в лицо. Роксана успела бы отклониться, подставив под удар плечо, но смерть стояла у Протаса за спиной и уходить не собиралась. И лучше дать ей волю, пока она зла.
Удар опрокинул девушку с лавки и отбросил к стене. Как ни береглась, язык все же прикусила. Рот медленно наполнялся кровью.
— Ты права, хватит болтовни, пора переходить к делу, — Протас вздернул ее и невзирая на вялое сопротивление, снова уложил на лавку, прижал спиной к топчану и навалился сверху. — Баб у нас тут нет, если успела заметить, растерялись по дороге. Так что придется тебе их заменить… Всех сразу.
— Не побрезгуют мужики? — вместе со словами изо рта потекла кровь.
— Говорю же тебе, — он жарко дышал ей в лицо. — Баб у нас нет. Давно уже. А мужиков больше семидесяти. И некоторым по второму разу захочется. А напоследок я тебе подарочек приготовил: дружок твой, Леон, тебя ближе к утру заменит… любовничек…
Роксана отвернулась.
— В глаза мне смотри, сука. Думаешь, я первым начну? И не надейся. Мужикам уступаю. Вон Мокий первым и начнет. А я посмотрю, как ты орать будешь. А как жизни в тебе капля останется — любовник твой тебя заменит…Посмотришь. Так, думаю, тебе больнее будет.
Она закрыла глаза.
— В глаза мне! В глаза! — он впился ей пальцами в щеки и насильно повернул голову. — Ну! Начинай просить! Говори: убей меня сразу! Ну! Умоляй меня! Может, добрый я! Может, подарю тебе милость, если разжалоблюсь — сразу убью! Ну!!
— Хватит орать, — она дернула головой, пытаясь освободиться. — Раньше начнется… раньше кончится…
Поднялся ветер, пытаясь пробиться сквозь запертые ставни. Или слова, вылетевшие мотыльками, запросились обратно, но не смогли отыскать дорогу. Может и правда, — полыхнула шальная мысль — стоит попросить мучителя, умолять, лить слезы, в ногах валяться? Может, дрогнет железное сердце? Иным людям именно такого и не хватает, чтобы сменить гнев на милость? Но мысль угасла, оставив после себя сгоревшие крылья тех мотыльков.