Черный завет
Шрифт:
– Родину защищать – не пирожное с кремом лопать, – пояснил новобранцам Исидор после первого же утреннего построения.
У Донаты не было желания разделить перекладину с трупом, на котором гроздьями висели вороны. Поэтому она сидела тихо, мало-помалу наживая себе врагов.
Даже Тереса, бьющая себя в пышную грудь со словами благодарности, подстерегала ее в укромных уголках, и так настойчиво приглашала зайти вечером, что Донату, задолго до похода в оружейную, начинало тошнить при одном воспоминании о запахе пудры.
Никто не спорит, были в общем распорядке
– Боец Дон, – Исидор улыбался в усы, – чем дольше наблюдаю за тобой, тем скорее убеждаюсь: правильно говорят в поселке, что ты чей-то бастард, из высокородных, искусство владеть мечом у тебя в крови. Хвалю. Все бы так. А то ходят тут со своими Истинами…
И совсем уж собирался хлопнуть ее по плечу, как делал десятки раз на дню. Но в тот раз чаша терпения Донаты переполнилась, и она решилась на откровенное неповиновение. Тяжелая ладонь почти коснулась ее плеча, только не нашла его. Доната вовремя отодвинула плечо в сторону и успела скривиться «дескать, нога раненная дает о себе знать». Исидор, потеряв опору, споткнулся на ровном месте. Выпрямившись, он перевел недоуменный взгляд на Донату, но та уверенно морщилась, растирая «раненную» ногу. С тех пор что-то сдвинулось в голове у Исидора. Уже настроенный на дружеский хлопок, он вдруг замирал, задумчиво смотрел на нее и бормотал нечто среднее между «ну-ну» и «посмотрим».
Были положительные моменты, никто не спорит. Но были и отрицательные. К ним Доната в первую очередь относила отправление естественных надобностей. И если с уборной, где имелись укромные уголки, дело обстояло неплохо, то с помывочной, где ежедневно мылись три десятка потных мужчин, дело обстояло с точностью до наоборот. К радости Донаты, не все парни отличались избыточным стремлением к чистоте тела, поэтому никого особенно не волновал вопрос, почему она ни разу не мылась со всеми. Кто-то успевал помыться до света, кто-то поздним вечером. А кто-то вставал и ночью. Всегда оставалась возможность скрыть свое пагубное пристрастие к мытью в полном одиночестве.
В тот вечер праздновали день Милосердной Истины. Только услышав ненавистное слово, ее как ветром сдуло из-за стола. Исидор расщедрился и выкатил новобранцам бочку молодого вина. Сидеть за столом, выслушивая бесконечные рассказы о бессмысленных Истинах, не было ни малейшего желания. Доната повела глазом в сторону Ладимира, убедилась, что он ее понял, и ужом выскользнула из-за стола.
Последние закатные лучи Гелиона чертили в небе огненные дорожки. Воздух пах свежестью и ожиданием близкого снега. Но до настоящей зимы было далеко. Да и какая зима на юге? Выпадет снежок, и тут же растает, чтобы назавтра повторить все сначала.
Доната не стала дожидаться Ладимира у дверей столового зала: и так знает, куда идти.
В помывочной устало села на лавку и прислушалась к звуку шагов. Тело так и
– Я быстро, – сказала Доната, и застывший в дверях Ладимир кивнул головой.
Она с наслаждением натирала себя куском золы, смешанной с травами, дававшими обильную пену, и поливала водой из ведра, когда открылась дверь и появился Ладимир. Как только она поймала тяжелый, остановившийся взгляд, сразу поняла, зачем он здесь.
– Ты сошел с ума! – Кошкой зашипела она, отступая к стене.
– Да, – его губы шевельнулись.
– Нас услышат.
– Да.
И подходил ближе. Она нагнулась, чтобы окатить его водой из ведра, но не успела. Сильные руки сомкнулись у нее за спиной, и горячие губы закрыли ей рот. Она сопротивлялась, выворачиваясь из его рук, боясь позволить себе хоть один громкий звук. Рот в рот – и привкус крови на губах – она прокусила ему язык, но ничто не могло его остановить. Он жал ее тело, разрывая ее на части, стремясь слиться, стремясь навсегда потерять себя в душном, жестком объятии. Она схватила его за волосы, но как ни старалась, оторвать от себя не могла. Более того, чем ожесточенней она сопротивлялась, чем больше прикладывала усилий к тому, чтобы образумить лишенного человеческого подобия зверя, тем менее ей этого хотелось.
Собственное тело предательски подвело ее. Боль, которую ей причинял каждый поцелуй, каждое движение Ладимира, скорее вернула к памяти ту забытую ночь у реки. Молча, не издавая ни звука, он держал ее тело, бьющееся в трепетном желании освободиться, и срывал с себя последнее препятствие между ним и его желанием. Его обнаженная кожа коснулась ее, и в тот же миг тонкая корка льда, за которой скрывалось то, что таило до поры ее тело, истаяла.
И вот тогда Доната поняла, что даже явление черной твари ее не остановит.
Остановил тихий хлопок входной двери. От которой до двери, ведущей в помывочную, пара десятков шагов. И шаги приближались.
Оглушенная, потерявшая представление о реальности, она сидела на полу у стены. Ладимир, застегивая на ходу штаны, схватил валяющуюся тут же рубаху и уже отрывал дверь, готовясь встречать непрошенного гостя.
– Чё, Влад, помыться решил? – голосок с трещиной вернул Донату к жизни.
Она стояла в небрежно накинутой на мокрые плечи рубахе и застегивала штаны, когда дверь распахнулась, пропуская Сазона.
– Ага, – кивнул он головой, словно ему сообщили о том, что давно уже не тайна. – И ты, Дон. Тоже решил помыться. Так я и знал, – он жадно улыбнулся. – Доигрались, голубки.
В дверях темной тенью возник Ладимир, но Доната остановила его взглядом.
– Ты, Сазон, перепил, что ли малость? – Доната старательно выговаривала слова – ток крови рвал дыхание на части. Хорошо, что в помывочной было темно: не видно, какой краской покрыты ее щеки.
– Я не пил сегодня вообще. За вами, голубками, наблюдал. Как все перемигивались вы, и шасть в помывочную. Все видел, чем вы здесь занимались…