Чертов мост
Шрифт:
— Надо бы парнишку расспросить.
— Судачили с ним, но он ничего путного не сказывает, запугали мальца.
— А Тася где?
— Ушла в сельсовет к Терентьевне, секлетарше.
— Зачем?
— Неведомо.
Я подумал, что она пошла просить помощи в задержании Лапушенко и его дружка. Но я ошибся, она вернулась с фельдшером. Фельдшер, высокий, худощавый, пожилой человек, быстро осмотрел меня, прощупал ребра, голову и заключил:
— Ничего — синяки, ссадины и легкое сотрясение головного мозга, через пару дней встанет на ноги.
Он молча сложил свои нехитрые
— А я, между прочим, встану не через два дня, а сейчас, — сказал я, приподнимаясь на локтях.
— Полежи, паря, полежи — раз доктор наказал, знать, так надо, — запротестовал дед.
Тася ничего не сказала, она укоризненно посмотрела на меня и молча вышла.
«Узнала все, а теперь презирает», — с горечью подумал я и резко опустился на подушку.
— Чего ты? — испуганно придвинулся ко мне дед.
— Ничего, просто так.
— Эх, был бы чичас Мироныч — он зараз бы поставил тебя на ноги, — с глубоким сожалением заговорил дед. — Молодуху вон, почитай, с того света возвернул. Хороший был лекарь, вся округа к нему тянулась, никому не отказывал. А теперь вот нету его...
Он зло сплюнул и потянулся за кисетом.
— Кому же понадобилось лишить жизни такого человека, а? Кому он перешел дорогу? Увидеть бы енту гадюку — своими руками придушил бы, японский бог!
— Не волнуйся, деда, скоро увидим, — успокоил я его.
— Дай бог, дай бог, — с надеждой посмотрел он на меня слезящимися глазами.
Хозяев дома не было. Все уехали на покос, и дед сам распорядился в доме. Он сходил в кладовку, принес прошлогодней засахаренной брусники и надавил соку. Я с удовольствием выпил его и через некоторое время почувствовал, что жар спал. Потом дед напоил меня холодным молоком с душистым домашним хлебом. Я попросил открыть окно. В комнату ворвался слабый ветерок, принесший с собой запах луговых трав, терпкий запах полыни и прелого навоза. Стали слышны звуки деревенской жизни: стук молота в кузнице, звонкое повизгивание пилы от строящегося напротив дома, мычание коров у речки и куриный гвалт. Мне неудержимо захотелось встать, выйти на улицу. Эх, с каким удовольствием я покосил бы траву на такшинской низине, повалялся бы на свежем сене!
Углубившись в воспоминания о детстве, убаюканный ворвавшимися в комнату звуками и дыханием полей, я заснул.
Не слышал я, как вошла Тася, как она разговаривала с дедом о том, чтобы перед утром пойти в устье Елкинды, окружить зимовье Лапушенко и захватить их обоих с дружком-бандитом. Не чувствовал, что она долго и внимательно смотрела на меня, о чем-то сосредоточенно думая.
РАНО утром я вдруг проснулся. Не знаю отчего, но проснулся. Может быть, я почувствовал, что на меня кто-то смотрит, а может, оттого, что услышал глубокое сиплое дыхание курящего человека, или от едкого дыма самосада. Я открыл глаза и в предутренней мгле увидел человека, сидящего в углу на скамейке.
— Ты что не спишь, деда? — спросил я.
Человек пошевелился, кашлянул, но не ответил. Я внимательно вгляделся в него. Это был не старик, кто-то другой, коренастый и гораздо моложе. Кто же это? Чернов? Непохоже — у того копна волос
Человек снова откашлялся и сказал:
— Я Лапушенко Митрофан.
Сначала я не поверил своим ушам и невольно переспросил:
— Кто, кто?
— Митрофан Лапушенко, — повторил он.
Я резко вскочил и сел на кровати.
— Зачем ты здесь?!
— Пришел к вам. Дело есть, — невозмутимо ответил он.
— Какое у нас может быть дело с тобой! — возмутился я.
— Самое обыкновенное. Вы тут собрались выловить бандита, так я пришел помочь по этому делу.
— Как помочь? Ты же с ним заодно!
— Ошибаешься ты, паря, не заодно я с ним.
Я задумался. Что привело его сюда? Что ему надо? Ведь он стрелял в меня и наверняка считал, что убил. Что-то тут неладно, надо как следует собраться с мыслями. «А где Тася, Евлампий и, наконец, Чернов?» Мурашки побежали по спине: «Неужели?..»
— Так ты же меня избил, стрелял, а теперь услуги предлагаешь! Как это надо понимать? — громко сказал я в надежде, что меня кто-нибудь услышит.
Лапушенко как-то странно хмыкнул и почесал затылок.
— Из ревности я тебя побил, думал, ты с Мотькой того... а она моя баба.
— Зачем стрелял?
— Если бы не я стрелял, то Сенька бы прикончил тебя, — спокойно сказал он и добавил: — Вверх я выстрелил...
Хотя я был убежден, что Лапушенко стрелял в меня, но по какой-то случайности промахнулся, его поведение сейчас заставило меня глубоко задуматься, а в душе зародилась искорка доверия к нему. С каждой минутой я убеждался, что не может этот мужик так тонко притворяться.
— Ты же с бандитами якшался!
Лапушенко пожал плечами, хмыкнул.
— Что я с ними якшался? Самогонку заставляли добывать. А не захочешь, тряхнут — и поминай как звали. Делами ихними я не интересовался, не нужны они мне.
— Значит, помочь хочешь?
— Не пришел бы.
— А как?
— Мы тут обговорили уже с твоей девкой и Черновым, порешили схитрить малость, а то бандюга этот дюже осторожный — еле меня одного отпустил.
— Где Чернов и девушка?
— Ушли к Терентьевне лошадей просить.
Я понял, что они решили поймать бандита без меня. Однако я не собирался отлеживаться, когда друзья идут на опасное дело. Я встал и, пошатываясь, добрел до окна. Голова кружилась, в теле чувствовалась слабость. Но я все-таки решил пойти с ними.
— Что же вы порешили? — после паузы спросил я.
Лапушенко встал, выбросил окурок в окно, прислонился к косяку и ответил:
— Я пойду к Матрене, поговорю с ней и заставлю ее пойти в зимовье. Сенька там. Пусть она передаст ему мое предупреждение, что скоро в зимовье нагрянет милиция. В тайгу он не пойдет. Без коня и харчей там делать нечего. А пойдет на Ушумун или Такшу, чтобы там добыть себе коня — я же коня-то ему не оставил. Чертов мост никак не минуешь — тут его и надо подстеречь.