Чёртов палец
Шрифт:
4
— А-а-а! — раздался среди ночи крик в дортуаре.
Лютик проснулась, села на край кровати и протёрла глаза. Пробудились и заворочались в постелях и другие девочки.
— А-а-а! А-а-а! — кричал кто-то, точно в истерике.
В темноте что-то металось, слышались странные хлопающие и шаркающие звуки. Наконец кто-то догадался добраться до выключателя и зажечь свет. Перед девочками предстала страшная картина. Рядом со своей кроватью стояла Лёля, бледная, с широко раскрытыми тазами, с застывшим в них ужасом. Она смотрела куда-то вниз, себе под ноги, и мелко дрожала.
—
Но Лёля не отвечала, её как будто схватило параличом. Она вдруг сделала движение губами, словно хотела набрать в рот воздуха, и рухнула на пол без чувств.
— Ах, боже! — вскликнуло сразу несколько голосов.
Лютик бросилась к Лёле, склонилась над ней и увидела под кроватью, в углу между стеной и тумбочкой, дико взиравшего оттуда взъерошенного голубя. В голове у неё мелькнула догадка.
— Позовите скорей Пинчера! — крикнула она девочкам и поискала глазами Анюту.
Та сидела на кровати и, поёживаясь, равнодушно наблюдала за суматохой в дортуаре. «Это, наверное, она, — подумала Лютик. — Никто, кроме нас с ней, не знал о тайне Лёли».
Девочки начали ловить голубя, который с перепугу носился как ошалелый под кроватями, взлетал и бился об стены. Наконец Рита Ахмаева набросила на него одеяло. Тотчас было открыто окно, и несчастная птица обрела свободу.
Вскоре прибежала Пинчер. Лёлю удалось привести в чувство, но она была так плоха, что её пришлось отправить в лазарет.
На другой день утром, в умывальне, Лютик подошла к Анюте.
— Это ты? — спросила она подругу, заглянув ей в лицо.
— Что?
— Подсунула в постель Лёли голубя.
Анюта утвердительно кивнула головой.
— Как же ты могла? Ты же знаешь, что у неё колумбофобия! [6]
— Ах, оставь, пожалуйста… Я и не догадывалась, что это так серьёзно. Я думала, она преувеличивает. И потом… — подбирала слова Анюта, выдавливая из тубы пасту на зубную щётку. — Я хотела её немного проучить…
6
Навязчивый страх — боязнь голубей (от лат. columbus — голубь и гр. phobos — страх).
Лёля вернулась из лазарета только через день. Пинчер попыталась довести начатое было расследование до победного конца, но натолкнулась на упорное молчание институток и потерпела поражение.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
1
— Ваш дядя, князь, был славным человеком, тихим, незаметным… Врагов у него не было, да и друзей было не много. Я, собственно, и был его единственным приятелем, — говорил полковник, снимая с седеющей головы форменную фуражку.
Навроцкий ничего не отвечал. Из пришедшей на похороны немногочисленной публики он не знал никого, кроме полковника Тайцева, вызвавшего его из Петербурга телеграммой. Дядю, многие годы прослужившего в Гельсингфорсе, он не видел с детства, и теперь его не оставляло ощущение странности и даже неуместности
После того как были произнесены речи гарнизонного начальства и по крышке гроба, опущенного в свежевырытую могильную яму, сначала гулко, а затем всё глуше застучали комья земли, Навроцкий отошёл в сторону, вынул из изящной, украшенной монограммой сигарочницы тонкую сигарку, приложил её по привычке к кончику носа, втянул ноздрями сладковатый аромат и, не замечая последовавшего за ним полковника, неторопливо и раздумчиво закурил.
— Была тут у него одна дамочка, финка, — сказал полковник, — очень приятная, надо сказать, особа, заботливая. Вроде как вдова. Муж её без вести в японскую войну пропал. Порхали они с вашим дядей, как два влюблённых голубка. Собрался он уж было жениться на ней, домик купил в Борго, да заболела она скоротечной чахоткой и в прошлом году, перед самой пасхой, скончалась. Жалко было смотреть на вашего дядю: осунулся, постарел, начал пить… А ведь раньше пьяницей никогда не был. А тут — что ни день… Словом сказать, сам себя в могилу и загнал.
Полковник взглянул на князя и, заметив его отрешённый, скользящий над могилами взор, кашлянул два раза в кулак.
Навроцкий затушил едва начатую сигарку, бросил её в урну.
— Хорошее это кладбище, светлое, сухое, — сказал он, оглядевшись кругом. — Хорошо будет дяде здесь покоиться.
Полковник согласно кивнул головой, но тут же, вздохнув, возразил:
— Хорошо-то оно хорошо, да жить всё-таки лучше.
— Вы так считаете? — мрачно усмехнулся Навроцкий.
— А вы неужто… — не смог найти подходящих слов полковник и лишь вопросительно посмотрел на князя.
Навроцкий ничего не ответил: у него не было желания исповедоваться.
— Ну что ж, Алексей Петрович… — сказал он минуту спустя. — Спасибо за то, что известили.
— Пётр Алексеевич, — поправил его полковник.
— Простите, Пётр Алексеевич. Рад был познакомиться. Будете в Питере — навещайте!
У ворот кладбища Навроцкий подозвал извозчика и, попрощавшись с полковником, велел отвезти его на вокзал.
— Эх, молодёжь… — покачал головой полковник, грустно гладя на удалявшийся экипаж, и вдруг, вспомнив о чём-то, закричал: — Постойте, Феликс Николаевич, а как же домик? Что с домиком-то делать?
Навроцкий приказал извозчику остановиться.
— Какой домик? — спросил он, обернувшись.
— Ну как же? Домик-то, который вам дядя завещал… Я же вам писал… В Борго…
— Продайте, — равнодушно бросил Навроцкий. — А деньги пришлите… и возьмите себе, сколько нужно. Поехали! — крикнул он извозчику.
Экипаж тронулся, но полковник не унимался:
— Да как же продать-то? Нужна доверительная бумага. Да домик-то хороший. Вы бы хоть взглянули на него.
Экипаж остановился.