Чёртов палец
Шрифт:
Но пришла пора возвращаться домой, и вскоре он сидел в тёмно-синем вагоне первого класса петербургского поезда. Быстро полетели верста за верстой. Балы, театр, вечера у Ветлугиной — вот что большей частью занимало его мысли. К этому предвкушению приятных сторон петербургской жизни прибавлялась, однако, тревога по поводу сложного положения, в которое он попал из-за желания заняться делом и операциями на бирже, что отнюдь не было первой необходимостью для него — в будущем владельца нескольких поместий, должных перейти к нему по наследству и вполне способных обеспечить своему хозяину безбедное существование. Продать пару земельных владений было бы, очевидно, делом понадёжнее, чем пускаться в прокладку железных дорог, а тем паче помещать деньги в какие бы то ни было акции. Но если уже какая страсть овладевала
Глядя в окно на внезапно появлявшиеся и так же быстро исчезавшие верстовые и телеграфные столбы, он вспомнил то время, когда из их родового имения ещё нельзя было добраться до Петербурга по железной дороге и маменька тщательно укутывала его, готовя к дальней зимней поездке в обтянутой кожей кибитке. С тех пор и полюбил он быструю езду. Будь то поезд, запряжённая лихими конями тройка или автомобиль — скорость одинаково будоражила его мысли, чувства, память, успокаивала нервы и наполняла душу неясными ожиданиями чего-то нового, лучшего. Ему вдруг захотелось зимы, снега, весёлой санной дороги к цыганам, русских разговоров и песен, и он окончательно уверился в том, что его поездка в Биарриц не состоится. Он соскучился по России, не успев её покинуть.
В Выборге в вагон зашёл новый пассажир. Положив на полку шляпу и поставив в угол тросточку, он со вздохом уселся напротив Навроцкого.
— Сын в Свеаборге служит, — сказал он безо всяких предисловий, едва устроившись на своём месте. — Ездил навестить. И вот ведь какая скверная штука приключилась. Чёрт меня дёрнул выйти в Выборге в буфет. Увлёкся, так сказать, чревоугодием и опоздал на поезд. Пришлось следующего дожидаться.
Господин засмеялся. До Навроцкого донёсся пивной дух.
— И давно ваш сын служит? — поинтересовался он из вежливости.
— Да уже второй год.
Господин помолчал.
— Финляндия хорошая страна, — вздохнул он, глядя в окно, — но уж больно здесь чужаков не любят. В России любой финляндец, если захочет, может карьеру сделать и министром стать, а вот русский в Финляндии — фигушки! Попробуйте-ка устроиться на службу в Финляндии! Чёрта вам с хреном! Чтобы стать здесь чиновником, нужно сначала окончить финляндское учебное заведение. Хотите купцом заделаться, торговлю вести? Прижмут вас здесь как миленького! Преподавать историю в Финляндии могут только лютеране! В сейм русские не могут ни избирать, ни быть избранными! Занимать государственные или общественные должности? Нате вам! — Он показал кукиш.
— Да ведь в этом отношении, кажется, наметились перемены, — возразил Навроцкий.
Его собеседник махнул рукой.
— Да и с русским языком здесь далеко не уедешь. Да-с… Вот вам и свобода! Зато для террористов и революционеров у них настоящая свобода. Все бомбы и оружие в Питер отсюда попадают. Здесь и лаборатории взрывчатых веществ имеются, и покушения готовятся. Помните Вайнштейна?
Навроцкий утвердительно кивнул головой: кто ж не читал в своё время в газетах о деле Вайнштейна?
— А латыша Трауберга? Этого знаменитого Карла?
Князь снова кивнул: дело Трауберга нашумело ещё больше.
— Здесь его, голубчика, наша полиция и сцапала. Все свои злодейства, убийства и ограбления он здесь и готовил, а финляндские жандармы смотрели на всё сквозь пальцы да ещё нашей полиции палки в колёса вставляли. Вот вам и Великое княжество! Вот вам и тихая, спокойная страна! — Помолчав, господин продолжал: — И куда только смотрит наше правительство! Давно пора провести в Финляндии операцию против террористов в широком, так сказать, масштабе, удалить опухоль, утопить всех
То ли от возмущения против террористов, то ли от выпитого пива щёки и лысина господина сделались пурпурными. Он вдруг спохватился:
— Извините, позвольте представиться… Чиновник по особым поручениям Кутин Илья Ильич.
Представился и Навроцкий.
— Давайте возьмём экономическую сторону, — продолжал Илья Ильич. — Как вы думаете, во что нам эта Финляндия обходится?
Навроцкий пожал плечами.
— В шесть копеек с каждого россиянина в год! Тридцать копеек платит каждая крестьянская семья из пяти человек! Это значит, что раз в год каждый русский крестьянин по милости Финляндии без обеда остаётся! Вот так-с! Каждый финляндец, таким образом, получает от империи льготу в три рубля девятнадцать копеек, а на финляндскую семью затрачивается пятнадцать рублей девяносто пять копеек! При этом таможенные сборы на финляндской границе Финляндия забирает себе. Вот и подумайте: мы им — пироги, а они нам в благодарность — террористов!
Илья Ильич всё более и более увлекался политической темой и проговорил до самого Финляндского вокзала. Прощаясь с ним, Навроцкий почему-то подумал, что Кутин похож на тайного агента, но в том, что правительство по отношению к террористам и революционерам применяет недостаточно суровые меры, был полностью с ним согласен.
Добравшись поздно вечером до своей квартиры, он сразу лёг спать, но долго не мог заснуть. Тихое лесное озеро и образ Лотты стояли перед ним точно мираж, не давая думать ни о чём другом. Чтобы отвлечься, он взял в руки книжку Вильгельма Матью «Успех в жизни» и, перелистывая её страницы, вскоре заснул.
2
Сразу после завтрака Навроцкий натянул шофёрские перчатки и, сев в свою «Альфу», отправился к графине Дубновой. Ему нравилось управлять автомобилем, и поэтому он предпочитал обходиться без шофера. Даже когда мотор давал перебои и приходилось останавливаться, чтобы прочистить свечи, он делал это не без некоторого удовольствия.
К графине он поехал по привычке. Это был вернейший способ узнать последние новости. Утренние часы Леокадия Юльевна обычно проводила у телефона, болтая с жёнами важных лиц и получая таким способом информацию из самых надёжных источников. Она всё про всех знала, и по её рассказам можно было составить полное представление о том, что происходит не только в той части петербургского общества, составным элементом которой был Навроцкий, но и в Петербурге вообще Графиня коротко знала родителей князя и его самого, привлёкши Феликса в свой круг ещё в бытность его студентом филологического факультета. Поэтому не было ничего удивительного в том, что многое в жизни князя вращалось вокруг Леокадии Юльевны. Она являлась центром притяжения для людей совершенно разного сорта, что многим давало возможность найти в её кругу общение по своему вкусу.
Огромный дом её на Сергиевской был похож на проходной двор: сюда почти в любое время мог прийти всякий. Верхние этажи графиня сдавала почтенным людям, которые, как она думала, все были её друзьями. Будучи вдовой, и к тому же очень богатой, Леокадия Юльевна не любила оставаться в одиночестве. Гостеприимство её и неразборчивость в выборе знакомств не имели границ. В её доме можно было назначить встречу или свидание («Увидимся у Дубновой!»), побывать там и уйти, даже не поздоровавшись с хозяйкой. Однажды Леокадия Юльевна наткнулась у себя в гостиной на группу датских и норвежских морских офицеров. С минуту она в недоумении взирала на их эполеты, портупеи и кортики, как бы соображая, что всё это могло значить, уж не розыгрыш ли это, не маскарад ли какой, но, убедившись, что офицеры настоящие и чувствуют себя в её доме вполне комфортно, решила не докучать гостям своим любопытством. Страстно любя сводить нуждающихся друг в друге людей, графиня без устали кого-то с кем-то знакомила. Казалось, весь Петербург превращается в клубок сложных, запуганных связей, ниточки которых тянутся из дома графини. Все были чем-то обязаны Леокадии Юльевне, и никто не мог ей ни в чём отказать. Именно она и нашла способ представить Навроцкого, по его деликатной просьбе, Анне Федоровне Ветлугиной, с которой до той поры и сама не была знакома.