Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
Шрифт:
«Самоволка» — это бич, а доходяги — позор для армии…
Пропал выходной, пропал ни за понюх табаку. Надо же: только всей семьей сели за обеденный стол — и даже первое дохлебать не успел! Чертов «самоходчик», вместе с его зажравшимся командиром взвода, коего весь день дома не наблюдается, а в качестве домашнего заместителя — амбарный замок на входной двери. И ведь не оставил даже записки, где его в случае чего искать, а тем более в роту не отзвонился.
Пришлось самому нарушителя из комендатуры забирать — маленький он, какой-то пришибленный оказался. Ума, конечно,
Подумаешь, краткосрочная самовольная отлучка! Этим нас не удивишь. Главное — без тяжких последствий. Да и вообще: в масштабе части, в сравнении с недавними «неуставными» с рукоприкладством, с объемной недостачей на продскладе и близящейся итоговой проверкой — тьфу, мелочь. Наплевать и забыть. Нет, понятно, каждой сестре по серьге, а «самоходчику» трое суток, аз воздам. И совершенно законно — это армия…
Трое суток на «губе» на четвертом месяце службы — это совсем не хило. Однако не бог весть какой срок, а вот сержант-урод-мордоворот с меня теперь с живого на постоянку не слезет. И взводный тоже. Строевым загоняют до полусмерти, плюс в сортире вечно дневалить буду. Еще и замполит не отлипнет со своими воспитательными речами: как подумаешь — аж мутит.
Но то еще будет когда-то, а сейчас… Серое здание комендатуры — все равно как тюрьма. Решетки на окнах, кругом караульные с автоматами и все такое прочее. В камере я один, так что времени подумать над случившимся предостаточно. Это не в роте — едва распустят на перерыв, не успеешь на «очко» плотно умоститься, уже орут: «Строица-а-а!»
Где ты, «гражданка», далекая, как Полярная звезда?
Мерзопакостнейшая штука — срочная служба. Ведь только когда надолго оторвут от родных мест и друзей да законопатят в пятнистое «хебе», будто с другой стороны доармейскую жизнь увидишь. Там — свобода, хотя, конечно, тоже за рубли-червонцы вкалывать надо, только это совсем другое. В «учебке»-то надо мной большая куча вредоносных начальников, и даже небо над военным городком какое-то вечно пасмурное.
Один луч в этом серо-зеленом царстве уставов: увольнение. Я в нем никогда еще за все три с половиной месяца службы не был — все не везло! — и как в это воскресенье попасть надеялся! Но, опять душевно серпом по причинному месту шарахнули: в городе началась эпидемия гриппа, значит, все увольнения на корню запретить. Какая тут армейская справедливость, когда тебе вместо приятного — полезное, озвученное пастью сволочного «замка»: «А ну, оглоед, бегом марш белить бордюры за вещскладом!»
Будет кто после такого напутствия рьяно работать? Да гриб вам отсосиновик с двух рук, разлюбезные начальники!
Ну, окунал я нехотя щетку в тазик с известковым раствором, ну, этой самой щеткой не спеша по проклятому бордюру водил. Ну, сержант-скотобаза ко мне пару раз подгонять совался, а потом слинял с концами. Курить или с библиотекаршой молодой лясы точить — «кусок» давно на нее облизывается, только хрен ему по всей морде — и размазать жидко-жидко…
Шпынять меня стало некому. Впрочем, работа кое-как,
Приткнул я «КАМАЗ» к забору, на ящик изловчился-взгромоздился, подтянулся с него потом — и вот она, милая сердцу «гражданка», от которой и отделяет только прохладная каменная стена из пиленого ракушечника. И три девчонки под ней стоят, ни об чем трепятся и ржут вовсю. Самая глазастая деваха — жирафина-плоскодонка — усмотрела мою стриженую голову в кепке-пиксельке и ну выпендриваться:
— Эй, красавец — с ударением на последнем слоге, — дай картуз померить!
Вторая бикса, приземистая, с кормой — хрен вдвоем обхватишь — первой, с ядом в голосе, в ответ:
— Ты что? Разве ж деточке можно на улицу без разрешения? А картузец бросить тоже слабо: он государственный, а ты с ним вдруг сбежишь — его и расстреляют!
Как я со зла перевалился через двухметровый забор — даже не помню. Кожу на мизинце об шершавый камень ободрал и еле на ногах устоял.
— На! — И протянул ядоголосой девчонке за малым не свалившуюся с головы, пока приступом забор брал, пятнистую кепку.
Но гадюка ее не взяла, а тут же накуксилась:
— Вот же дурак! Шуток не понимает… Девочки, пошли отсюда!
И три лошадюки рванули от меня вдоль стены. Только все время молчавшая третья — густо накосметиченная и с хвостатым причесоном — на ходу обернулась и, так же молча, крутанула пальцем у виска.
Суки рваные! По штыку бы вам всем пониже спины, по красному знамени в руки — и на строевой плац, маршировать до потери давно потерянной девственности!
Повернулся я носом к забору, потом подпрыгнул — нет, не получается за его верх уцепиться: рост-то у меня не фонтан. Прохожего тоже не попросишь: «Дяденька, подсади!» Я хмуро огляделся — хорошо, офицеров и прапорщиков в пределах видимости не наблюдалось — и пошел по улице, надеясь какую-нибудь подставку найти.
Шагал, и все мне вокруг нравилось. Дома, непохожие на поносного цвета склады. Автомобили разноцветные — а у нас кругом зеленые «Уралы» да «ЗИЛы». Даже надписи на стенах и заборах здесь были вовсе не однотипные, как в военном городке — от табуреток до постовой вышки сплошь: «Дембель!» или «ДМБ», а лирические, типа «В+И=ЛЮБОВЬ» либо разоблачительные: «Петька — лох вонючий!», «Серый — наркоша-козелман!»
За тыльной границей части, у фонарного столба с прибитой фанерной табличкой и предупредительной надписью: «За свалку мусора — штраф!» — мозолила глаза огромная куча отбросов с полуразбитым деревянным ящиком наверху: как раз то, что мне и было надо. И тут, всего лишь через дорогу, обозначился вход в городской парк. Ноги сами понесли меня к узорчатым металлическим воротам. Ладно: семь бед — один ответ.
Прогулялся я малость по центральной аллее. Поглазел на девах, в мини-юбках по самые трусики дефилирующих, а иных взглядом подраздел. Имелось на что полюбоваться: тугие попки, сытые «запазухи», у некоторых особо породистых ножки от ушей.
В парке было полно аттракционов: колесо обозрения, всякие качели-карусели. Дешевка, но и на нее мани-мани — ни копья. Старшина, прапор ненасытный, в этом месяце полполучки на утюги, крем для берц и еще на что-то отобрал. Остаток мизерный давно в чайной добросовестно проеден.