Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
Шрифт:
— …меня понял? Повторяю: гони ее прочь, эту б…, эту суку, эту проститутку! Если только на КПП появится — слышишь?! — тут же на х… ее, нах… и к е…не матери!
И ответствующий «зампоучу» почтительный соглашательский басок:
— Так точно, товарищ подполковник! Все исполним, в лучшем виде! Даже и не сомневайтесь!
Большинство присутствующих сразу распознали во втором собеседнике старшего помощника начальника учебной части капитана Равчука, сидевшего за третьим столом в среднем, управленческом ряду. Многие словно по команде повернули головы в сторону младшего офицера — высокого,
Киндинов меж тем выключил режим воспроизведения «сотика» и пояснил:
— Дальнейший разговор моей супруги уже не касался, так что запись я прекратил. Ну так как, товарищ подполковник: кто на кого клевещет?
В конференц-зале повисла обманчивая — похожей она бывает перед ожидаемым боем — тишина, в которой кто-то уронил авторучку, но поднимать с пола ее не торопился. Офицеры прекрасно понимали, что подполковник попался на горячем. Вот только как лейтенант решился на столь глупо-показушный поступок, последствия которого в любом случае обещают ему массу проблем? Никакие перестройки ведь не коснулись незыблемого армейского закона, охватывающего любые стороны «погонной» жизни: ты начальник — я дурак. Причем вдвойне, если сравнивать с «гражданкой».
Обвиняющий так и остался меж президиумом и рядами столов с недоумевающими сослуживцами, замер в строевой стойке, буравя гневным взглядом обвиняемого. Тот же мрачно уставился растерянным взором в раскрытую тетрадь-ежедневник, будто там надеялся отыскать достойный ответ на неудобный, скользкий вопрос. Секунда, другая, третья, пятая…
Напряженное молчание зала решительно прервал командир части.
— Товарищ лейтенант! — начал он не предвещающим ничего хорошего повышенным тоном. — Вы что это мне тут за балаган устроили? Почему нарушаете устав? Порядка подачи жалоб не знаете? Гласности захотелось? Но позвольте: что это за подпольная запись? Откуда она у вас? И вообще: о ком в ней идет речь? Ни имен, ни фамилий…
— Могу все объяснить… — обидчиво вздернул голову Киндинов.
— Не мне и не здесь! — резко отверг предложение лейтенанта Сергачев. — Или вы, может, всерьез рассчитываете, что у командира части только и дел, как в мелкие бытовые дрязги любого взводного вникать? Да еще и в присутствии всего личного состава офицеров! Заместитель по воспитательной работе!
— Я! — без энтузиазма тяжело поднялся со своего места до безобразия тучный подполковник Анюшкин.
— Сегодня же лично разобраться в ситуации и доложить! А на ближайших командирских занятиях освежить главу Дисциплинарного устава «О предложениях, заявлениях и жалобах»!
— Есть!
— Это же надо додуматься, — не успокаивался начальник, — с телефоном вылезти! на служебном совещании! Детский сад, твою дивизию мать! Все! Окончен бал! Свободны!
— Товарищи офицеры! — браво выкрикнул помощник командира части по строевой, и все присутствующие привычно вскочили на ноги, застыв в положении «смирно».
— Вольно! — вполголоса скомандовал Сергачев.
— Подполковник Булак! — сразу же окликнул командира второго батальона Анюшкин. — После утреннего развода немедленно
— Ясно… — с кислой миной отозвался комбат и повернулся к непосредственному начальнику правдолюбивого лейтенанта, майору Пекарину, укладывающему в «дипломат» ежедневник. — Ротный! Слыхал?
— Так точно, будем…
— Он у тебя давно с таким большим приветом? — намеренно проигнорировал Булак самого виновника коллективного вызова «на ковер», застегивавшего кожаную папку на молнии. — Додуматься записывать разговоры руководящего состава части! Уму непостижимо! Да по какому праву?!
— Раньше столь дурной инициативы не наблюдалось, — пасмурно буркнул майор. — И ведь мне ни словечка… Как говорится, ума палата, да ключ потерян. Странно: ведь вполне адекватный был офицер.
— Вот именно: был!!! — уточнил, как утвердил командир батальона. — А скорее — никогда им и не был! Только единственный на всю часть «пиджак» и мог на такое сподобиться! Тот же, кто сам на плечах курсантские погоны носил, никогда — слышишь — ни-ког-да! Даже и в мыслях! Тьфу! Позор! Не удивлюсь, если с тобой настоящие офицеры завтра здороваться перестанут!
Булак бросил на виновника набирающей обороты конфликтной ситуации гневно-презрительный взгляд и заспешил к двери. А более сдержанный Пекарин обратился к тому же Киндинову:
— Ты пословицу «язык мой — враг мой» знаешь?
— Конечно, — кивнул насупленный лейтенант. — И… что с того?
— Пошли-пошли, — заторопил ротный, уже на ходу толкуя дальше: — Так у нее ведь еще продолжение имеется. В курсе?
— Да нет…
— Прежде ума рыщет, беды ищет, — дополнил комроты, слывущий в части — редчайший, уникальный случай! — знатоком пословиц с назидательным смыслом.
— Ага… Вот Чердакову вперед меня это и надо было сказать.
— Ты о том не волнуйся, — успокоил подчиненного, шагающего рядом по коридору учебного корпуса, майор. — Командир ему, в свой черед, все-о разобъяснит. И даже без имен и фамилий. Только ты лучше бы теперь о себе поразмыслил, борец хренов за пустую справедливость.
— А чего? — набычился Киндинов. — Разве я свою правоту не доказал?
— Не думаю. Неужели не видел, как Чердаков с Равчуком чуть не в обнимку из зала выходили? Рука руку моет, да обе свербят. Сейчас они диспозицию оперативно обговорят — и станешь в итоге бедным. Заодно и мне перепадет по твоей дурьей милости.
— Значит, по-вашему, я должен был молча оскорбление супруги в себе переварить? — нервно и отрывисто уточнил лейтенант, выходя из учкорпуса на центральный плац и розовея персиковым лицом.
— А кому сейчас легко? Тем более, она-то ведь его лично не слыхала. Так? Значит, и хвост петушить резона не наблюдалось. Хэх! Впрочем, довольно демагогии! Бегом в строй!
Через минуту на большом плацу, где поротно и повзводно (отдельной колонной офицеры и прапорщики управления) застыли едва ли не тысяча военнослужащих, раздалась команда:
— Часть, ррравняйсь! Смирно! — и оркестр грянул «встречный марш».
А пока в «учебке» идет утренний развод, есть время заглянуть в биографии главных героев нашего повествования.