Чертовар
Шрифт:
Чтоб изготовить новые виды молясин, требовалось сперва утвердить эскизы — тут оказывалась занята гильдия художников. Оказывался нужен полудрагоценный камень — получала работу гильдия камнерезов. Нужна была мамонтовая кость — обращались к бивеньщикам, а те, в свою очередь, к косторезам. Требовалась чертова жила для скрепления готовой молясины с подставкой — не обходилось без чертожильников. Наконец, нужно было собрать молясину — это могли сделать только сборщики. Они же подсчитывали и исходную экспортную цену каждой молясины, но офене, чтобы ее купить, чаще всего требовались более мелкие деньги, нежели государевы империалы
Кирия Александра склонилась над молясиной, потрогала фигурки, потом приставила палец к виску и произнесла «Кх-х!» — словно стрелялась.
— Есть мысли? — спросила она после долгой паузы.
— Мыслей нет, — ответил Мирон, — это бобрясина. Что бобры на всех трех Мебиусах кавелируют, я давно знаю, но никому от этого никогда ущерба не было. Возьмут две чурки, порадеют, да и сгрызут потом. Только вот это — совсем другое. Это делал человек, и не один, опасаюсь я.
— Это измена, — понимающе выдохнула кирия Александра. — Кто-то работает на внутренний рынок мимо гильдии. Причем не один работает. Тут целый букет статей. Нарушение монополии — раз, статья двести сорок первая. Минойского кодекса! Нечего смеяться, Мирон, харя твоя подземная бесстыжая, имей уважение!
Хотя Мирон под капюшоном никак не подавал признаков жизни, архонт справедливо предполагала, что все статьи с номером «сорок один» — хоть сорок первая, о предумышлении на жизнь либо же казну государева стражника, хоть упомянутая двести сорок первая о нарушении монополии, все равно приведут на память знаменитую сто сорок первую статью, над которой вот уж сколько столетий тихо ржала вся Киммерия: «А ежели кто с кобылой своей согрешит, тому наказания никакого, а кобыле задать овсу вдвое супротив обычного». Кирия выдержала паузу и продолжила:
— Два, это частное предпринимательство со злостным уклонением от налогов, статья сто девяносто девятая, да еще пункт «е» — в сговоре с иными мастерами, также преступными, в одиночку такое не сделаешь. Это статья двести восьмидесятая — поруб редкостного дерева с целью личного самообогащения. Да тут чуть не все статьи кодекса!..
— И те, где «А ежели кто согрешит?..»
Кирия не на шутку рассердилась.
— И ты туда же, язва старая! Да тут трехсотая не меньше чем десять раз!
И это была правда. Наиболее знаменитая из статей минойского уголовно-гражданского кодекса, трехсотая, она же последняя, гласила: «А ежели кто еще какое преступление учинит, что выше не предусмотрено, тому смерть, либо же, по размышлению, простить того вовсе, но на оный случай впредь не ссылаться». Изготовление бобрясины подходило под эту статью как нельзя лучше. Оставалось найти виновного мастера, а уж заодно и заказчиков, видимо, бобров — Минойский кодекс для них, как для
— Сознавайся, Мирон Павлович, — где взял. Для дела прошу, раз уж сам принес. Не запирайся, не то я делу и хода не дам.
Вечный Странник долго молчал. Потом нехотя, не требуя гарантий и ничего не поясняя, очень тихо сказал:
— Вернулся Дунстан. Дунстан Мак-Грегор, бобриный зубной протезист. Мимо стражей из Лисьей Норы проскользнул — и прямо ко мне, в сторожку. И откуда он узнал, что я клюквой остудиться пойду?..
— Стой, стража-то на Лисьем Хвосте, а сторожка у тебя на левобережье…
Мирон Павлович посмотрел на кирию Александру из-под капюшона, и было ясно, что ничего хорошего он сейчас о ней не думает.
— Он же бобер! Что ему протоку переплыть… Ладно. Приходит ко мне — и бряк в ноги, эту штуку смирно так мне передает. Свистит по-своему, хотя и по-людски тоже малость может, но мне по-ихнему проще. Говорит — от самого Богозаводска бегу, из плена. Сидел на цепи у окаянного Бориса, колобкового царя. Вместе с Веденеем.
Кирия вскрикнула от неожиданности. Гипофет Веденей Иммер пропал во Внешней Руси настолько давно, что архонт уж и не чаяла о нем когда-нибудь услышать, агентурные же сведения, которые получал Вергизов от рояля, до сведения архонта доводились нерегулярно и с купюрами. Вергизов, не обращая внимания на реакцию, все так же тихо продолжал:
— Дунстан… О нем люди почти забыли здесь, но бобры помнят. Это самый знаменитый мастер-протезист, зубной техник, который у бобров на Среднем Мебиусе кабинет держал. Считалось, что он сгинул вместе с Римедиумом, с монетным двором, когда на нем мор случился. А выходит, не только офеня Тюриков оттуда с запасом серебра сбежал, но и бобра с собой прихватил. Дунька… Ну, Дунстан — он свистит, что его насильно увезли. Наверное, правда. То ли заложником его Тюриков взял, то ли, боюсь, шапку из него хотел сделать. Только мех у него плохой, он старый уже, Дунька, хотя бобры здесь, сама знаешь, не меньше вас, людей живут. Похоже, куда-то он Дуньку увез, кормил его там морковкой. Все годы. А тот к побегу готовился и свою агентуру завел.
— Это еще как?
— Это он не говорит. Думаю, детей вербует, помню такого одного ихневмона, серьезные это грызуны… Ну, да неважно, что я думаю. В общем, пока он там в темнице сидел, бывший наш офеня свою радельню завел. Заметь, без нашей молясины.
Кирия изменилась в лице. Эта новость была хуже всех, об экономике родного города архонт пеклась в первую очередь, а если кто-то радеет и ничего офеням не заказывает, то это прямой ущерб киммерийской внешней торговле. Вергизов продолжал.
— Он ее живую построил — люди у него по кругу все с той же попевкой бегают и колесо крутят. Впрочем, уже не крутят: пришел туда Варфоломей и все в клочья разнес…
— Так и Веденей на свободе?
— Выходит, на свободе. Но люди все — значит, Варфоломей с братом, академик и… сама знаешь кто, они на запад пошли. А Дунька ухватил вот эту хрусталину, еще с кого-то из людей протез снял зубной, говорит, сам делал, наверное, правда, кстати — он же мастер — и рванул к Лисьей норе. Месяц шел. И дошел. Давай, кума, решай — и с Дунькой надо что-то делать, и с хрусталиной. Плохо все, как видишь.