Чёртово колесо
Шрифт:
– Ни единой претензии к нам до сих пор от клиентов не поступало. Но в крайнем тяжелом и запущенном случае процедуру можно повторить. Прошу! Макс указывает на странную пару кресел повернутых спинками друг к другу.
Каролайн и Виктор садятся.
– А?..
– успевает сказать Виктор, но яркая вспышка сбивает его с мысли.
– Операция окончена, - громко объявляет Макс, с холодной профессиональной заинтересованностью изучая клиентов.
– Спасибо, - говорит Виктор и встает из кресла. Рядом стоит незнакомая молодая женщина.
"Жаль, что не в моем вкусе, а то можно было
"Симпатичный, но какой-то... слащавый. Наверняка бабник. Где-то я его уже видела?.. Нет, показалось", - Каролайн улыбается толстому Максу.
– Я могу идти, доктор?
– Да, конечно. Вы свободны. Теперь вы окончательно свободны.
Макс провожает клиентов к выходу и некоторое время смотрит, как два человека идут по улице, затем на перекрестке один поворачивает налево, а второй - направо.
Макс возвращается к столу и делает пометки в историях болезни: на одной, в большой КРАСНЫЙ квадрат он вписывает цифру ТРИ, а на второй...
– Ставки сделаны, господа!
– голос Харди торжественен, как у профессионального распорядителя похорон.
"Сейчас выпадет тройка", - думает Дитрих, стараясь не замечать косого взгляда Эриха.
– Ставки сделаны, - повторяет Харди и бросает шарик.
ШАРИК: "Что есть жизнь? Какой глобальный вопрос. Жаль, что подумать над ним абсолютно нет времени. Вперед! Жизнь это движение!!! Раздумья остановка. Остановка это... Раз! Два! ТРИ!"
– ТРИ!
– возвещает Харди.
"Я так и знал", - испуганно думает Дитрих.
"Три - НЕЧЕТНОЕ!" - Эрих зло улыбается и в упор смотрит на Лиз.
ТРИ, НЕЧЕТНОЕ
"Раз, два, три! Раз, два, три! Раз, два, три! Три точки, три тире, три точки. Раз - два - три! Раз - два - три - ритм вальса. Господи, это безумие, о чем я думаю?! Зачем я думаю? "Говорят вы, модный писатель?" Кто говорит? Просто у меня больная душа, я - душевнобольной. Попытки выплеснуть больную душу на лист бумаги, это и есть то, чем я собственно занимаюсь. А что есть я? Как соотнести мир во мне и мир вокруг меня? И откуда такая самоуверенность? Почему я не думаю, что это скорей все-таки я вокруг мира, а верней в нем. Или внутри того, что внутри меня. Самозамкнутая рекурсия вложенных миров. Кому может быть интересна самозамкнутая рекурсия? Разве что отдельным эстетизирующим индивидам, но перед этим обязательно необходимо пришпилить образец булавкой к стенду, как экзотическую мерзкую букашку в музее, и чтобы обязательно была табличка: мол, ареал распространения такой-то, ценности с точки зрения экономики не представляет. А также обязательно указать возможность разведения в неволе, чрезвычайно, кстати, животрепещущий вопрос: размножается ли в неволе? И какое дает потомство? Или вот еще..." - Дитрих тяжело разбегается и, расправив огромные черные крылья, взмывает в отстраненно холодное ночное небо. Левое крыло, как всегда подворачивается, и Дитрих падает грудью на грязный заплеванный асфальт. Не так больно, как обидно...
– Ну что, падший ангел? Небось опять нализался?
– сочувственно спрашивает голос за спиной.
– Крылышки-то совсем не держат...
– Вы бог?
– спрашивает Дитрих, явственно чувствуя под щекой остывший к ночи асфальт.
– Какой к дьяволу бог, - раздраженно "фыркает"
– Скорей ассенизатор.
– Я, кажется, тоже, - слабо улыбается Дитрих и безуспешно пробует подняться.
– Это ты?
– теперь голос не бесплотен, теперь Дитрих видит кому он принадлежит.
– Эрих?!
– Вот уж кого я хотел видеть меньше всего, - цедит Эрих сквозь зубы.
– Но раз уж мы встретились...
Эрих коротко, без размаха, но вкладывая в удар всю ненависть, бьет Дитриха по лицу.
Неуклюже подпрыгнув, Дитрих начинает падать, но в последний момент, чиркнув крыльями по асфальту, он взмывает в черное ничто, манящее своей вечной недосказанностью. Теперь крылья "держат" хорошо.
"Неужели, для того чтобы взлететь, я обязательно должен был получить по морде?" - думает Дитрих, медленно поднимаясь над ночным городом, замершим во тьме, словно свернувшаяся в клубок, пригревшаяся змея.
Эрих смотрит вслед медленно отдаляющемуся Дитриху. Эрих знает, что смог бы легко его настичь, но огромные сильные крылья остаются сложенными за спиной, как горб - тяжелыми и бесполезными.
"Может я бог?" - с сомнением думает Эрих.
– "Тогда какое я имею право... Ну, крылья, ну и что? И крылья и горб - это только внешние атрибуты, а суть гораздо сложней, неожиданно банальней и бесконечно противоречивей. Суть - это и есть само противоречие, абсолютно нестабильное, но, тем ни менее невероятно существующее, как ангел наделенный семью смертными грехами. Грехов - СЕМЬ, а ангел так одинок...
– Ставки сделаны, - невозмутимо извещает Харди и не на кого не глядя негромко добавляет:
– Ну, а теперь - шарик...
ШАРИК: "О-ла-ла!!! Поехали... Красное-черное, чет - нечет, циферки, циферки, циферки... Все равно, как ни гадай, а не угадаешь! Зато сколько возможностей, сколько дорог! А путь все равно - один. Парадокс!!! Путь один, а отмерить надо сколько раз? Правильно. СЕМЬ. Ну, а семью семь, сколько будет? Вот и не верно! Вот и не верно! Это в математике, а в жизни - СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ."
– СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ, - говорит Харди.
– Поздравляю, Лиз!
"СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ - тоже НЕЧЕТНОЕ", - думает Эрих и пристально смотрит на Харди.
– "И этот туда же!" - Эрих вдруг чувствует, что ему уже на все наплевать. Он хочет теперь только одного - покоя. Он хочет, наконец, остаться один. Сейчас и навсегда. И это ясно как дважды два. Или как семью семь. Кстати, сколько это будет? Неужели СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ? А все равно, главное, НЕЧЕТНОЕ!
СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ. НЕЧЕТНОЕ
– Ты не знаешь куда я положила счет от...
– Не знаю!
– Эрих прищурившись смотрит на Лиз, но она не обращая на него внимания тщательно изучает потолок, беззвучно шевеля красивыми ярко накрашенными губами, словно молиться в исступлении.
– Я обязательно, когда-нибудь, тебя ударю, - говорит Эрих устало.
– Попробуй, - спокойно откликается Лиз, не отрывая заинтересованного взгляда от потолка.
– Ах, да вот же он!!!
– Кто?
– вздрагивает Эрих.
– Счет.
"Противник в глубоком нокауте. Рефери открыл счет: один... два... СЕМЬ! Господи, что за дурацкие мысли приходят в голову", - Эрих, упрямо набычившись, едва слышно говорит: