Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника
Шрифт:
Этого же мнения придерживался и Столыпин. Так, когда, по просьбе Витте, Кривошеин стремился убедить Столыпина назначить Витте председателем особой железнодорожной комиссии, имеющей пересмотреть всю постановку у нас железнодорожного дела, а также наметить план полного оборудования страны путями сообщения, Столыпин ему шутя сказал: «Я должен передать, Александр Васильевич, ваше заявление прокурорскому надзору для возбуждения против вас обвинения в государственном предательстве».
Сколь ни велико было отчаяние Витте, вызванное его увольнением, все же оно не могло быть для него совершенно неожиданным. Независимо от поданного им самим прошения об увольнении многое другое должно было ему предвещать близкую опалу.
В ином положении был Дурново. У него не было никаких оснований думать, что близок час потери им власти. У государя он неоднократно встречал приветливый прием и выражение ему
Прочитав 20 апреля в газетах указ об увольнении Дурново, я, разумеется, немедленно к нему приехал. Застал я его за письменным столом, разбирающим какие-то бумаги. Сохраняя по наружности спокойный облик, не обнаруживая никакого возмущения, он был в определенно подавленном, грустном настроении и отнюдь не старался этого скрыть. «Да, для меня это большой удар, — сказал он мне откровенно, — быть у власти и лишиться ее для людей, посвятивших всю свою жизнь государственной службе, очень тяжело. Вы, впрочем, сами это когда-нибудь испытаете, — добавил он, взглянув на меня несколько иронически. — Ну а теперь пока что принимайте от меня власть на законном основании».
Переговорив со мною о некоторых не терпящих отлагательства делах, касающихся департамента полиции, и сказав, между прочим, что, по его мнению, необходимо вернуть из Архангельска сосланного туда профессора Гредескула, выбранного членом Государственной думы от города Харькова, Дурново на прощание, внезапно оживившись, воскликнул:
«Нет, а Витте — вот злится-то, наверно, что мы с ним вместе уволены!»
Этими словами как бы закончил Дурново свое управление Министерством внутренних дел.
Глава 3. Первое министерство И.Л.Горемыкина и Государственная дума первого созыва (23 апреля —9 июня 1906 г.)
Кратковременное, продолжавшееся всего два с половиною месяца министерство Горемыкина, решившее роспуск Первой Государственной думы и одновременно с нею сошедшее со сцены, по своему личному составу отличалось прежде всего пестротою и раздвоенностью. Не заключая в себе, в сущности, за исключением Извольского, ни одного искреннего сторонника конституционного образа правления, оно имело, однако, в своей среде лиц, примирившихся с произведенной реформой, признавших ее не могущим быть измененным фактом и потому желавших, при возможно меньшем числе уступок народному представительству, в особенности в области присвоенной им власти, установить с ним сносный modus vivendi[566], так или иначе с ним сговориться. Но были и такие члены нового кабинета, которые не хотели отречься от основного положения — царь самодержавный — и потому стремившиеся, в сущности, не к совместной работе с Государственной думой, а к углублению того антагонизма, который ясно проявлялся с первого же дня заседаний Государственной думы между народными представителями и короной, с тем чтобы в результате покончить с конституционной идеей и вернуться к прежнему порядку неограниченного произвола.
Странное положение занял при этом председатель Совета министров Горемыкин. Враг всяких решительных мер, склонный предоставлять ход событий их естественному развитию, бессознательный поклонник формулы laissez faire, laissez aller,
Горемыкин отнюдь не стремился к фактическому упразднению Манифеста 17 октября и его естественных последствий. Напору общественности он хотел противопоставить не активную, действенную силу, а спокойное, но упрямое пассивное сопротивление. Что касается до способа правления государством и требуемых реформ, то первый он полагал сохранить в полной неприкосновенности, а вторые осуществить сколь можно в меньшем количестве и притом сколь можно менее вносящих в народную жизнь какие-либо существенные изменения. Государственную думу он хотел ограничить рамками, определенными законом: рассматривай новые законопроекты: «Не примешь — останемся при старых».
В лице своих сотрудников-министров он желал иметь лиц, себе послушных, более или менее знающих порученную им область управления, разумеется,
Природный лентяй, он не хотел взять никакого портфеля, а ограничиться проведением своих мыслей. Доклады ненавидел. Зная или, вернее, предполагая, что государь в особенности дорожит именно гр. Ламздорфом, он решил, что может от него избавиться, лишь выставив перед государем необходимость предстать перед Государственной думой с абсолютно новым составом кабинета, за исключением тех министров, назначение которых должно происходить вне всякого влияния на их выбор председателя Совета министров, а именно военного, морского и императорского двора, и всецело исходить от само — го престола. Таким образом, должен был с самого начала утвердиться принцип зависимости всех министров, за исключением помянутых трех, от главы правительства. Велико было удивление Горемыкина, которое он мне сам высказал, изложив тут же причину, побудившую его набрать новый состав всего кабинета, когда государь на его предложение заменить Ламздорфа новым лицом не оказал ни малейшего сопротивления. Тут, однако, выразилась одна из типичных черт Николая II — полнейшее странное равнодушие к самым личностям своих главных сотрудников. Некоторых из них он со временем не возлюбил, так было с Витте, а затем со Столыпиным, причем произошло это главным образом вследствие того чувства их умственного и волевого превосходства над ним, которое он испытывал, но любить, испытывать чувство душевной привязанности к окружающим его лицам он не был способен и расставался с ними без всякого сожаления. Так это было не только с министрами, с преобладающим большинством которых он имел лишь строго официальные отношения и вне докладов совсем не видел, но и с лицами его ближайшего окружения, введенных по роду их служебных обязанностей в интимную жизнь царской семьи. С получением нового назначения, удаляющего их от непосредственной близости к царской семье, они сразу исключались из интимности и о самом их существовании как бы забывалось.
Ярким примером такого отношения может служить В.И.Мамантов, бывший в бытность управляющим канцелярией Министерства двора чрезвычайно близким к царю и даже царице и с назначением товарищем главноуправляющего Канцеляриею по принятию прошений, на высочайшее имя приносимых, оказавшийся сразу отрезанным от всей царской семьи, ни разу не удостоившимся приглашения к царскому столу и даже на царские охоты, постоянным участником которых он до тех пор был.
Равнодушие к людям, отсутствие отзывчивости к событиям даже исключительной важности, какая-то индифферентность к добру и злу и к их проявлениям были, несомненно, одним из отличительных свойств характера этого несчастного во всех отношениях монарха. Ничто его не возмущало, не вызывало порыва его гнева, ничто его не восхищало, не порождало в нем желания отметить обнаруженную доблесть или иное высокое человеческое свойство и соответственно возвеличить их носителя.
Именно эти свойства Николая II привели к тому, что он расстался с Ламздорфом, который, несомненно, был ему более симпатичен, чем большинство других министров (по всей вероятности, вследствие его ничтожества и безграничной угодливости, а также односложности его речей: Николай II терпеть не мог длинных докладов — они его утомляли: умственная непреодолимая лень была тоже его уделом), без малейшего колебания и сожаления, и это тем более, что, имея дело с самого воцарения с безвольным министром иностранных дел, он почитал себя в этой области огражденным от министерского натиска.