Червь
Шрифт:
Я запускаю ладонь в остывшую кровь, нащупываю твёрдый предмет и, обхватив его пальцами, вытаскиваю наружу. Маска. Она словно обмазана горячим мазутом, что тонкими густыми струйками стекает на пол. И что мне с ней делать? Как мне при помощи этой затвердевшей болячки найти эту грязную сучку, посмевшую на публике обозвать меня паразитом?! Как?!
ТВАРЬ!
СУКА!
Что есть силы, я швыряю маску в угол сарая. Меня всё бесит! Бесят все! Мне хочется убить себя, убить эту суку, убить этого пидора с длинными волосами!
— Хуйли ты уставился! — кричу
Он послушно начал лезть на стол, но это выглядело настолько нелепо и опасно, что мне пришлось ему помогать. Давай. Ногу сюда… ага, молодец, теперь вторую ногу закидывай сюда. Помучившись пару минут, мы, наконец, улеглись на стол, вытянув руки и ноги вдоль досок. Я уложил его животом вниз — так мне будет удобно работать с кожей. Зафиксировав его конечности ремнями, я встал по центру стола. Первым, что я ему отрезал, — волосы. Его сальные волосы, которые застилали шею и могли мне помешать. Собрав их в хвост, я аккуратно рубанул, стараясь не повредить кожу — она еще мне пригодиться! Ох, как же я сейчас мечтал иметь в руках машинку для стрижки волос. Я бы обрил его целиком, ни оставив на коже не единого волоска. Мечты-мечты.
Дальше я срезал повязку, обнажив его тело. На удивление, все нанесённые мною порезы — зажили! Остались лишь бледные шрамы и крохотные подтёки крови, и то, они появились после моего удара ладонью.
Может дед и стар, дряблый как вялый хуй, но руки у него твёрдые как сталь. И мне это нравится. Ладони уверенно держат нож, исключая любую тряску, какую мы можем наблюдать у алкаша, держащего стопарик водки возле своих губ. Работать я смогу комфортно, не боясь повредить…
— Пить…
Опа! Ты очнулся. Какая прелесть.
— Ну что, — говорю я, прикладывая лезвие ножа к его небольшой шишке на затылке, — начнём!
Глава 21
Находясь в этом тесном сарае, за любимой работой, я вдруг вспомнил один прекрасный день из моего детства. Тогда я был пиздюком, и мы всемером (такие же пиздюки как я) любили играть в прятки. Особенно приятно было играть в прятки среди разрушенных домов, где ты мог слиться с любой тенью, где ты мог подлезть под любую валяющуюся бетонную плиту, и, наконец, ты мог спрятаться в любой квартире, если конечно у неё сохранились четыре стены и крыша, а таких, поверьте мне, было немного.
В тот день наш выбор пал на пятиэтажку, манящую нас своим единственным уцелевшим подъездом. Скинувшись на “цу-е-фа” — проиграла Юлька, ей и водить. А Юлька умет считать очень быстро, и по этому времени у нас было очень мало.
Забежав в подъезд, я сразу нырнул в квартиру на первом этаже, забежал в комнату и спрятался в платяном шкафу.
Бывало, мы по долгу не могли найти друг друга. А бывало и во все — кто-то пропадал навсегда.
Юлька мне нравилась, и сам того не подозревая, я мечтал быть первым, кого она найдёт. Найдёт в этом шкафу, а я, вместо того, чтобы выйти, протяну ей руку и позову к себе. Мечты-мечты. Она зачем-то попёрлась на второй этаж, мандавошка тупая!
Ну
Ну и какие тут прятки? В жопу прятки! Мне стало любопытно, и я двинул следом, из всех сил стараясь быть незамеченным.
Мужики зашли в дом через дорогу. Данную конструкцию домом назвать сложно: всё, что осталось — первый этаж и подвал на четыре подъезда из десяти возможных.
Живя среди развалин — ничего интересного не происходит. Каждый день одно и тоже: ты ешь, если есть что, ты играешь, если есть с кем, и ты выживаешь, если есть где. И когда происходит что-то необычное, как сейчас, что-то интригующее — ничто тебя не удержит на месте. К тому же, я был ребёнком. Маленьким, любопытным, ловким ребёнком.
Любопытство подвело меня к бетонной лестнице, уходившей в подвал. Я ступил на первую ступень. Меня чуть затрясло, но не от страха. Ступил на вторую. Третью-четвёртую-пятую. И передо мной выросла дверь. Она была чуть приоткрыта и из образовавшейся щели наружу лился свет. Я подкрался к двери в плотную. Пытался слушать, что же там происходит, но это было скучно и не интересно. Я хотел картинку! Я хотел всё видеть, как в телевизоре, с красками, с актёрами и декорациями.
Я прильнул к щели, заглянув в помещение всего одним глазком.
Среди бетонных стен с облупившейся голубой краской, посередине пыльного бетонного пола, среди чугунных труб, обвивающих подвал, словно гнилые корни деревьев, под треугольным светом одной единственной жёлтой лампы, я увидел тех четырёх мужчин и дядю Колю.
Дядя Коля очень любил тётю Клаву, ну ту, что работала продавщицей в магазине. Ту, что заложили в самый низ котлована. Ту, чьё охваченное огнём тело накрыло бетонной плитой.
Дядя Коля был мясником. Он весил килограмм сто, носил спортивные портки с прожжёнными от сигарет дырами, и любил зачёсывать назад свои жиденькие волосы. Весь район питался его мясом. Тогда я подумал, что он приготовит что-то вкусное.
— Коляныч, смотри кого поймали, — говорит один из мужиков, ставя автомат в угол. — Разукрашенный!
Дядя Коля молчал. Спокойно курил сигарету, стряхивая пепел резким выдохом из носа. Пока он молчал, мужчины раздевали четвёртого: сняли бронежилет, сняли китель, вынули ремень из штанов.
Пока дядя Коля молчал, один из мужчин задёрнул майку четвёртому.
— Коляныч, — говорит мужик, — как ты любишь, — и хлопает ладонью по обнажившейся груди, на которой мне видны рисунки. Много рисунков! Всё его тело как один большой рисунок с участием людей, красочных знамён, и дерева, чьи корни обвивают черепа.