Червивое яблоко. Моя жизнь со Стивом Джобсом
Шрифт:
После этого я не препятствовала Стиву проводить время с Лизой. Я не торопясь сделала подсчеты: Стив с Лизой любили друг друга, и в этом мире и в следующем существовали все причины на то, чтобы поддерживать их совместное времяпрепровождение. Я бы разрушила все, если бы попыталась откровенно высказать свое мнение по поводу его поведения, ведь любые мои слова или действия породили бы хаос. Это бы нарушило все то хорошее, что было достигнуто. Поэтому я решила, что мое отношение к их совместному времяпрепровождению будет зависеть от конкретной ситуации. После того вечера я либо присоединялась к ним, либо оставалась дома, когда они были вместе, чтобы я могла забрать Лизу, если она звонила. Она знала, что может попросить меня забрать ее, если Стив заставлял ее чувствовать себя неловко. Стив всегда давал ей возможность выбора здесь. Оба знали, когда у них не получалось установить нормальный контакт. В конце концов, я нашла для нее другое место, где она проводила вечер среды. Там она чувствовала
При регулярных поездках в сорок пять миль по суше и воде, чтобы добраться до колледжа в Окленде, осенью 1989 года я начала беспокоиться, что буду делать, если произойдет землетрясение. И Стив, и мой парень часто уезжали из города в командировки, и нельзя было рассчитывать на их помощь в случае чрезвычайного происшествия. Решения проблемы не нашлось, поэтому осенью 1989-го я перевелась в Арт-институт Сан-Франциско, чтобы меня и дочь не разделяло скопление воды. В октябре того года, сразу после того, как я перевелась, в районе Сан-Франциско произошло землетрясение Лома-Приета, которое повредило мост Бэй-Бридж и надолго вывело его из строя. У меня наконец-то получилось своевременно предвидеть проблему.
У нового учебного заведения была невероятная история, и из него открывался чудесный вид на залив Сан-Франциско, в том числе на Алькатрас и мост Золотые Ворота. Оно окрыляло меня. Я была старше, чем большинство студентов-бакалавров, на десять лет, и вскоре я обнаружила, что рисовала лучше их. Улыбаясь, ребята подходили ко мне и говорили: «Ух ты! Ты действительно знаешь, как рисовать!» Я была удивлена, даже рассержена таким невежеством. Что это была за художественная школа?! Некоторые студенты даже завидовали мне и вели себя со мной дурно. Я задавалась вопросом, не ошиблась ли, переведясь сюда. С другой стороны, в том, что я опережала остальных, были плюсы: теперь у меня нашлось лишнее время, чтобы научиться писать. Мне требовалось зарабатывать деньги, а умение излагать мысли в письменной форме оставалось моим слабым местом. Мне следовало развивать коммуникативные навыки, чтобы продавать свои работы. Но были и другие причины.
Сперва я хотела расширить свой круг изучаемых предметов, чтобы понять, что картины действительно говорили на протяжении времени, и познать силы, которые стояли за культурой и социальными движениями. Я хотела понять собственную эпоху, я хотела понять, как женщины подходили к решению проблем в сравнении с мужчинами. Я хотела понять инстинкт саморазрушения в себе и в таких художниках, как Гойя, Мане и даже Моне. Проще говоря, я хотела развить внутри себя диалог, чтобы понять свое кредо как художника. Мое стремление к этому нельзя переоценить. Я знакомилась с произведениями таких писателей, как Линда Нохлин, Камилль Паглия, Люси Липпард, Вальтер Беньямин, Фредрик Джеймисон и Фрэнк Стелла. Все эти работы позволили мне лучше понять мир искусства и социального анализа – всего того, что я жаждала знать. Так я начала постепенно развивать левое полушарие мозга Я записалась на занятия по рисованию, живописи и гравировке, но основные усилия были направлены на превращение мыслей, которые имели для меня большое значение, в слова и положение их на бумаге.
В самом начале я приходила в ужас, когда мне нужно было что-то написать. Мысли разбегались, и я чувствовала себя совершенно беззащитной, когда пыталась выудить хоть одно слово из океана чувств. Инстинкт подсказал мне, что в дни без занятий стоит разговаривать дома вслух, чтобы слышать себя и ощущать свою душу, чтобы переводить слова и выражения из устной формы в письменную. Было страшно разговаривать вслух в пустой комнате. Но этот процесс тоже придавал мне силы. Я слышала, что другие люди, страдающие дислексией, учились писать подобным образом.
Разговаривая вслух сама с собой, я держала в руках ручку и листок бумаги, чтобы записывать фразы. Часто казалось, что сознание становится быстрой рекой, настолько быстрой, что я могла только сидеть на берегу и созерцать. В конце концов я догадалась включить Национальное общественное радио фоном, чтобы привнести приток окружающей речи в мое сознание и так придать импульс изложению мыслей на бумаге, пока я фокусировалась на предмете обсуждения. Фоновая болтовня радио помогала мне подключаться к уверенному параллельному потоку речи, сконцентрироваться на своих словах и подняться до осознанной фиксации их в письменной форме.
Сегодня мне кажется, что настойчивые порывы научиться излагать мысли на бумаге отвечали внутреннему желанию заставить оба полушария моего мозга, одно из которых отвечает за умение рисовать, а второе – излагать мысли, находиться в равновесии, установить друг с другом контакт и работать сообща. Мне одинаково интересно думать о буквах как о предметах изобразительного искусства и сравнивать картины с информационными документами, наподобие письменных отчетов.
Позднее я применила эти навыки на практике для работы в новой отрасли под названием «графическая
Однажды Стив зашел, чтобы взять нас с Лизой на вечеринку в дом его девушки, Тины Редсе. Лиза устроилась у меня на коленях, и Стив повез нас троих на маленьком черном «Порше» в городок Пескадеро, около часа дороги на запад от области залива, через небольшой горный хребет и вниз по побережью. Я получала удовольствие от поездки, когда Стив быстро поворачивал на своей машине с низкой посадкой. На полпути Стив начал говорить, что в Лизе две трети его генов и лишь одна треть моих. Не знаю, повезло ли мне застать его в таком воодушевленном состоянии, или Стив изначально намеревался завести эту замечательную беседу.
Много лет я наблюдала, как люди перестают обращать внимание на Стива, поскольку временами тот вел себя так безобразно, что людям не хватало терпения дождаться, когда это прекратится. Иногда находилась великая душа, которой нравилось дискутировать, и она тратила на него время, чтобы поспорить с ним, посмеяться и задать ему жару за его деньги. Но искусство спорить никогда не было моей сильной стороной, спор надоедал мне, пока я не добиралась до сути того, что он говорил в такие минуты, и тогда я находила его просто возмутительным. Хорошо, сказала я себе тогда, я знаю, что он действительно любит Лизу и восхищается ей так, что с трудом может поверить в то, что она – его, и та его фраза была его нелепым выражением восхищения. Я бесцеремонно ответила: «Да ладно тебе, Стив, в ней столько же тебя, сколько и меня». Он был весел и полон энтузиазма, однако не отступал от своей позиции. Я перестала обращать на него внимание, не желая погружаться в его логику или отступить под давлением его выводов. Если бы я уделила этому внимание, то оскорбилась бы и разозлилась. Он снова делал из меня невидимку с помощью процентов. Б^iльшую часть поездки я отмахивалась от его замечаний по поводу генов, как от назойливой мухи, и отвлекалась, массируя ручки Лизы (она обожала массажи) и вдыхая свежий запах калифорнийских мамонтовых деревьев вместе с океанским воздухом, которого становилось все больше. Стоял прекрасный день, мы ехали на вечеринку, и я настраивалась на то, чтобы быть счастливой.
Когда мы приехали, Стив припарковался за триста ярдов от дома, и когда мы вышли из машины, он продолжил развивать свою мысль. До меня дошло, как долго длился этот проклятый разговор. Вполне возможно, что у него было скверно на душе: у меня имелось куда больше влияния в жизни нашего ребенка, учитывая, сколько сил и времени я отдала по сравнению с ним. Поэтому Стив задействовал свой привычный метод, чтобы справляться с чувством неуверенности: перевернул ситуацию с ног на голову с помощью утверждений о своих доминантных генах. Для него было типично выдвинуть идею и рассчитывать, что она приживется в моем горестном осознании бесправия. На деле же Стиву не нужно было волноваться, ведь как только они с Лизой обрели друг друга, она жила в его сознательном и бессознательном в такой же степени, как в моем. Ее можно было сравнить с губкой: она вбирала в себя лучшее от нас двоих, поскольку являлась результатом взаимодействия нас обоих. Он просто не понимал законы функционирования любви и, думаю, мыслил в примитивных категориях типа владения контрольным пакетом акций.