Червонная дама
Шрифт:
— Как мне нравится твоя дочь, — прошептала она. — У меня никогда не было толпы подружек, но мне кажется, с ней я могла бы по-настоящему подружиться.
Мартен прижал ее к себе. Она сунула колено ему между ног и взобралась на него.
— Изабель — отважная девочка. Не всякая на ее месте решилась бы оставить ребенка. Я в ее возрасте, наверное, сделала бы аборт.
— Ты ей об этом сказала?
Она тихонько засмеялась:
— За кого ты меня принимаешь? Что, мысли об убийце не дают покоя?
— Да.
— Тебе хоть чуточку помогло наше обсуждение?
— Возможно.
— Тебе надо расслабиться. Ненадолго выбросить все это из головы. Ты слишком глубоко увяз в этом деле.
— Как я могу? Он ведь уже подбирает себе новую мишень. Попробуй тут забудь.
— Ты перестал ходить в качалку.
— Некогда.
— А зря. Может, тебе как раз и нужно переключиться на что-то другое. Чтобы мозги прочистились.
— По-твоему, я потерял форму?
Она хихикнула:
— Ладно. Постараюсь тебе помочь. Ты не против?
Говоря это, она терлась о него всем телом, и он, несмотря на усталость, почувствовал, что оживает. Она заметила это, довольно хрюкнула и оседлала его.
— Только не кричи, — шепнул он. — Не хочу, чтобы Иза нас слышала.
Вместо ответа она ткнула его кулаком в ребра, и на сей раз хрюкнул уже он.
Мириам лежала в постели с Реми в своей просторной квартире. Они только что занимались любовью. Он был внимательным и нежным, но она не сумела настроиться на нужную волну.
Ее мысли занимала Розелина. А делиться ими с Реми ей не хотелось — она хорошо помнила, как он отреагировал, когда она впервые заговорила с ним о проблеме своей сотрудницы.
Но беспокоило ее не только это. Стоило ей задуматься о Розелине, как на ум приходил Мартен. Неужели ее озабоченность делами бухгалтерши вызвана… чем? Интересом к Мартену, принявшим извращенную форму? Неужели она его ревнует? И не значит ли это, что она до сих пор любит его гораздо сильнее, чем готова признаться в этом самой себе?
Третья проблема, занимавшая ее, не шла ни в какое сравнение с судьбой Розелины, но все-таки Мириам твердо решилась обсудить ее с Реми. Потому что эта проблема касалась его напрямую.
Она повернулась к нему.
— Есть одна вещь, которой я не понимаю, — сказала она.
— Что за вещь, любовь моя? — нежно спросил он, проводя тыльной стороной ладони по ее животу и груди.
Она сжала его руку. Нет уж, она не позволит себя отвлечь.
— Где ты собираешься брать деньги на квартиру в Марэ?
— Да что ты волнуешься? Не такие уж большие там деньги…
— Четыреста пятьдесят тысяч евро? Три миллиона франков… Для большинства людей это очень значительная сумма.
Он засмеялся:
— Для меня тоже. Но, если уж хочешь знать правду, у меня есть друг, который мне очень обязан. Он будет счастлив одолжить мне эти деньги наличными без процентов. Для него это практически пустяк.
Она ждала продолжения, но он молчал.
— А ты не боишься неприятностей
— Ну и что? Моя мать родом из Рима, ты же знаешь. Так что мой друг переведет деньги в отделение римского банка на имя моей матери, а я скажу, что она дала мне их в долг. Уверяю тебя, никаких проблем не возникнет.
Она замолчала. Значит, одной заботой меньше.
— Надеюсь, ты не сомневаешься в законности этой операции? — насмешливо спросил он.
— В общем-то нет.
— А мне кажется, что да.
— Меня это не касается.
— Очень даже касается. Но сейчас я тебя успокою. Ты понимаешь, в чем разница между культурными ценностями и национальным достоянием?
Она отрицательно мотнула головой, удивленная вопросом.
— Допустим, у тебя имеется какая-то картина. Скажем, Матисс. Твоя семья владеет этой картиной на протяжении одного-двух поколений. Картина прошла все мыслимые экспертизы, ее подлинность точно установлена, и она внесена в официальный реестр. И вдруг тебе срочно понадобились деньги. Или законный владелец умер, оставив картину в наследство детям, а они хотят продать ее, чтобы поделить деньги поровну. К ним приезжает представитель «Сотбис» или «Кристис». Выставив картину на аукцион в Лондоне, твоя семья получит в пять — десять раз больше, чем если предложит ее государственному музею или частному коллекционеру во Франции. Однако, в соответствии с законом от тридцать первого декабря девяносто второго года и с учетом поправок от десятого июля двухтысячного года, произведение искусства, оцениваемое в сумму выше ста пятидесяти тысяч евро — если речь идет о картине, — не может быть вывезено за границу без специального сертификата.
Мириам смотрела на него не отрываясь. Он говорил с горящими от возбуждения глазами. В эту минуту он действительно был очень красив.
— Если картина отнесена к категории культурных ценностей, но не считается национальным достоянием, все просто. Ее везут в Лондон и продают какому-нибудь американцу или японцу. Но если власть решит, что речь идет о национальном достоянии, то картину не пропустит ни одна таможня. В этом случае придется переоформлять сертификат, а это может занять долгие годы. И зарубежный коллекционер может передумать. Если владелец картины хочет продать ее побыстрее, у него нет выхода. Вот и все.
— А кто решает, к какой категории относится та или иная картина? — спросила Мириам, уже догадываясь, каким будет ответ.
— Специальная комиссия в составе нескольких человек. Я тоже в нее вхожу. Мы выносим свое суждение на основании ряда критериев. Если, например, картина представляет собой ключевой этап в истории искусства, то, разумеется, мы объявляем ее национальным достоянием. Допустим, «Завтрак на траве».
— Понятно.
Он повернулся к ней и усмехнулся:
— На мой взгляд, эта система — верх нелепости. Существует только одно достояние — достояние человечества.