Червоный дьявол

Старицкий Михаил Петрович

Растерянный, убитый стоял пан войт киевский. Вдруг среди наступившей тишины раздался громкий голос Мартына,

— Славетный пане войте киевский, отдайте мне вашу дочь; за счастье, за честь почту, буду всю жизнь за вас бога молить!

— Мартын Славута! — шарахнулась толпа.

— Ой! — вскрикнула Богдана и повалилась матери на грудь.

Как остолбеневшая стояла Галя в светлице, ничего не понимая и не зная, что случилось. Вдруг двери распахнулись поспешно, и в комнату вошел пан войт в сопровождении Мартына. Лицо войта было расстроенно, взволнованно и бледно, а Мартын так и сиял радостью и счастьем.

— Ну,

дочко, — обратился он к Гале дрожащим голосом, — теперь ты хоть распадись тут порохом, а завтра же ты с ним, — указал он на Мартына, — идешь под венец!

— Ой! — вскрикнула Галя, не будучи в силах удержать радостного возгласа, и закрыла руками вспыхнувшее лицо.

— Годи! — крикнул грозно войт, тяжело опускаясь на кресло. — Чтобы ни слова, ни слез больше я не слыхал! Слышишь! — стукнул он кулаком по столу. — Я говорю: и не пикни. Не закрывай там лица: сколько б не плакала, а завтра же с ним под венец идешь! — Грудь войта тяжело поднималась, слова вылетали с трудом, глаза налились кровью. — Осрамила, ославила на весь Киев, так завтра же назло им, назло всему городу я покажу, кто такой войт и войтова дочка.

А Галя все еще стояла, закрывши лицо руками, не смея взглянуть на Мартына, не веря своим ушам.

— Ну! Перестань там хныкать! Через тебя набрался сраму, — стукнул войт ногою. — Говорят тебе, завтра идешь под венец.

Но, к удивлению войта, Галя открыла лицо и, склонивши низко-низко голову, ответила покорным тоном:

— Ваша воля, батечку, мне ж вам порады не давать.

— Что-о? — протянул с удивлением войт, отбрасываясь на спинку кресла.

— Батько лучше знают, где своей дочери счастье найти, — продолжала так же тихо Галя. — Я на вас и полагаюсь, а своим дурным разумом раскидать не буду…

Ничего не нашелся войт ответить на эти слова, только бросил взгляд в сторону Мартына: сияющий восторгом стоял Мартын, и, кажись, если бы не присутствие войта, бросился бы он и задушил поцелуями свою маленькую, коханую Галину.

Сомнительно покачал седой головою войт и перевел свои глаза на Галю. Покорно склонив головку, стояла у дверей Галя, и только карие глазки ее, словно глазки мышонка, украдкой взглядывали сквозь бархатные ресницы на своего коханого, желанного Мартына.

Молча склонил войт свою седую голову… Глубокие складки на лбу его начали понемногу разглаживаться. Наконец добрая улыбка осветила лицо, ласково сверкнули старческие глаза из-под нависших бровей.

— Лукавое зелье! — произнес он, бросая на Галочку любящий взгляд.

А «лукавое зелье» уже стояло на коленях у его ног, целуя его жилистые руки, прижимаясь головкой к его груди.

— Батечку, счастье наше, коханый наш, — шептали разом Мартын и Галя, обнимая и целуя войта.

Правда, несколько поцелуев Мартына попало ненароком на ушко Гали, но войт не замечал этого.

— Постойте, постойте, медвежата, — отбивался он, усиленно хлопая ресницами и улыбаясь своим добрым старческим лицом, — задушите совсем!

На утро весь Киев только и говорил, что о вчерашнем происшествии и о том, что славетный войт киевский отдает свою дочку Галю за мастера золотарей Мартына Славуту, а бывший жених ее Федор Ходыка женится на богатой земянке Богдане Кошколдовне.

К церкви Сретения и к церкви

Николая Доброго тянулись уже с раннего утра богато разубранные толпы народа. Всем хотелось посмотреть на пышные свадьбы, сложившиеся так странно, так неожиданно. Однако большинство тянуло к церкви Сретения, так как весь город, за исключением небольшой партии новых людей, крепко любил своего старого ворчливого войта.

Наконец приблизился и свадебный поезд. Дружки и светилки на разубранных коврами телегах, бояре на увешанных пестрыми квитами лошадях и, наконец, сам славетный войт киевский в золотом парчевом кафтане, а за ним и Галочка, сияющая, смеющаяся, как весенний, радостный день.

— Слава, слава, слава! — кричали кругом горожане, а войт улыбался счастливо и торжественно, кивая всем направо и налево своей седой головой.

В богатом дворище войта настежь стояли ворота. Вдоль всего двора тянулись длинные столы, покрытые белыми скатертями; заваленные яствами серебряные мисы и таци стояли на них; лежали груды пирогов; целые бочки меду и пива возвышались кругом. Горы сластей, ласощей заморских подымались среди серебряных блюд.

В светлице за большим столом сидели самые почетные гости. Пестрели драгоценные кунтуши и жупаны, редкостные каменья, меха и намитки, затканные золотом. За столом на посаде, на возвышенном седалище, помещались только что повенчанные молодые. «Лукавое зелье» совсем присмирело и бросало из-под длинного белого покрывала счастливый смущенный взор на своего дорогого соседа.

Храбрый пан Лой, который умудрялся не пропускать ни одной пирушки, был тут же. Пан цехмейстер, узнавший о свадьбе Мартына, переложил гнев на милость и только в память покойного Славуты — так сказал он Мартыну — согласился пожаловать на веселый пир. Даже тощая пани цехмейстрова, умолкавшая только под взглядом своего сурового пана цехмейстра, сидела тут же среди почетных горожан; впрочем, она не могла удержаться, чтобы не сообщить вполголоса своим соседкам, что с червоным дьяволом пролетала мимо их дома не Галя, а Богдана Кошколдовна, что это она видела своими собственными глазами и готова поклясться всем на мощах всех святых. Слуги обносили всех пенящимся вином; веселые возгласы и здравицы гремели кругом.

Наконец поднялся со своего покрытого бархатом стула и славетный войт киевский.

— Ну ж, зяте мой коханый, — начал он важно, наполняя тяжелый золотой кубок старым дедовским медом, поседевшим в глубоких погребах, — бери ж мою дочку, люби ее и жалуй: одна она у меня… — Голос войта дрогнул, но он мужественно поднял голову и продолжал дальше — Больше хотел я дать ей, да через этого харцызу пропало моих денег три тысячи коп литовских грошей. Что ж делать! Что с воза упало, то пропало, а после моей смерти все заберешь!

— Не печальтесь, пане тесте, — поднялся к нему счастливый и довольный Мартын, — люблю я Галочку и без всякого добра, а товары ваши не пропали: все я ей за доброе и укорливое воспитание в дар записал.

— Что? — изумился пан войт, не понимая, о чем говорит Мартын.

— А вот что! — протянул тот войту большой лист бумаги.

Быстро, быстро просмотрел войт дарственную запись и от радости и удивления не мог первое время и заговорить.

— Как, ты? Все мои товары ей отписал? Да как же ты их у воеводы выдрал? Как?