Чешская рапсодия
Шрифт:
Матей, не сказав ни слова, встал, медленно пошел к лагерю. Зина, шедшая сзади, сказала сочувственно:
— Наконец-то я поняла, что с тобой. Оказывается, ты студент, твой товарищ сейчас рассказал об этом Малышкину. Не мучайся ты из-за этого, Матей! Мы все в этой войне многое потеряли.
Он обернулся.
— Вечером, как выкупаем лошадей, хочу взглянуть на лесной монастырь.
Зина удивилась. Так вот он о чем думает! Монахов нет, что ему там смотреть? Еще казаки его задержат…
— Дорогу
— Мне очень нравятся старинные постройки, — сказал Матей.
Она протянула ему руку, он взял ее и пошел вперед. Ей пришлось чуть ли не бежать, но она чувствовала себя очень легкой, оттого что ее руку сжимала его ладонь. Зина улыбалась.
Косари уже разобрали косы и становились на места. Петр Новиков встал впереди Матея.
— А то больно торопишься, всех нас загонишь, — объяснил он.
— А может, я тебе кое в чем завидую, — засмеялся Матей.
— Не будь дураком, Матей, мало ли у нас солдаток? Греха с ними не наживешь, ты им словно кусок сала для голодного. — И Петр взмахнул косой.
Вечером все разбрелись сразу, едва казаки отерли с усов капельки водки, даже стемнеть еще не успело. Аршин будто ненароком подошел к Матею.
— А у Петруши-то все по-благородному. Сейчас я видел, посадил он мою хозяйку к себе на коня и поскакал с ней лесом черт знает куда. А мне она велела ехать вместо старика в станицу за пшеном. Коня мне доверила, понимаешь, что это значит?! Ты никуда не ходи, держись Зины.
Конядре не понравился его тон, и он ответил угрюмо:
— Скачи хоть на козе! А я прослежу, куда это Петр возит Анну. Спроси у старухи Малышкиной про Нюру, про ту, о которой Трофим рассказывал. Думаю, не зря эта Нюра грозила атаману, может, со злости и тебе кое-что расскажет.
Ганза состроил веселую гримасу, щелкнул пальцами и побежал седлать коня. Варенька принесла мешок для пшена, привязала к седлу. И хохотала, когда Ганза прикинулся, что не умеет влезть на лошадь, подходя к ней чуть ли не с хвоста.
— Глупая, у нас ведь совсем другие седла! — с деланной обидой фыркнул он.
Казаки, окружавшие их, покатывались со смеху.
Матей с нетерпением ждал, когда Аршин уедет. Зина уже стояла у своих лошадей. Вдвоем они повели их к речке, Матей их выкупал, напоил, а затем, как вчера, привязал к ветвям.
— Петр уехал с Анной, чтобы никто им не мешал, — сказал он.
Зина недовольно пожала плечами. Луна освещала ее лицо. Оно было хмурое, выражало досаду.
— Не думай ты о них! — резко ответила она.
— Что же мне, смеяться над тобой или над собой? Пойдем-ка лучше в лес погуляем… Смотри, как хорошо вокруг!
Лицо ее посветлело.
— Чтобы ты успокоился, покажу, куда исчезает на ночь Анна. Грубая у нее душа, ко греху жадная…
Она повела Матея по узкой стежке, далеко огибавшей стан косарей, к пыльной дороге вдоль опушки. По такой едва проехала бы казачья арба… «А орудия здесь, пожалуй, пройдут, — подумал Матей. — Но что скажет Зина, если узнает, кто я…»
Прижавшись к Матею, Зина шла, как в тумане. «О чем она думает? — задал себе вопрос Конядра. — Что есть между нею и Анной? Старая зависть? Ревность? И почему Зина за меня боится? Анна, возможно, сказала ей больше, чем Зина передала мне. Потому ли так она меня оберегает, что сочувствует, думая, что меня ждет что-то скверное? Может, и Петр подружился со мной неспроста. Не потому ли советует Зина, чтобы я держался подальше от казаков?»
Лицо Зины — он видел его в профиль — было добрым, она казалась ему совсем девочкой.
— Давай вернемся, Зина, — сказал он, — а монастырь посмотрим как-нибудь днем. Ведь эта дорога прямо к нему?
Лицо ее смягчилось — и вдруг она стала ему такой близкой…
— И плевать нам на Анну, — резко добавил он. — Ты, как вижу, тоже не любишь ее.
Он почувствовал, как она дрожит, как дышит полуоткрытым ртом. Но поцеловать он ее не мог, хотя она, кажется, ждала этого.
— Зина, — ласково проговорил он, — какая же ты хорошая! Ты знаешь, что ты хорошая?
Матей вдруг потерял нить своих мыслей, голова словно опустела. Он попытался ее обнять. Зина отстранилась и уперлась ладонями ему в грудь.
— Мотя, пойдем скорее к речке, лошади ведь…
Ах да, лошадей-то оставили без присмотра. Матей побежал обратно по извилистой стежке, и ему было приятно слышать за собой ее легкие шаги, словно эхо его шагов.
Кобылы паслись в низкорослом сосняке, а мерин довольно фыркал, общипывая ковыль. Вода в лунном сиянии блестела, как расплавленная ртуть. Матей с тихим смехом растянулся под сосной, протянул руку Зине. Та стояла, смущенная, растерянная, и в позе ее отражалась нерешительность.
— За лошадей тревожилась, хитрая. Жаль, что я не твой конь.
Она опустилась, словно упала с высокого дерева, и со смехом поддразнила его:
— Видали, оказывается, и у чехов есть когти! Надо тебя наказать!
Она хотела еще что-то сказать, но Матей не дал ей. Перед ним встали картины кровавых битв, все эти годы без такой вот женской улыбки… Он притянул Зину к себе. Она попыталась сопротивляться, но он держал крепко. Под его рукой забелели ее упругие груди. Ему вдруг показалось, что в ее глазах блеснули слезы, но слезы теперь уже не могли его удержать.