Чешская рапсодия
Шрифт:
— Начальника станции!
— Нет его, — хмуро ответил Кнышев. — Я пошел за ним, чтобы привести сюда, а он выскочил из своего кабинета и пытался скрыться за маневрирующими составами. Он не хотел остановиться, а я не хотел, чтобы он убежал, — и Кнышев, мрачный как ночь, положил руку на кобуру с револьвером.
Антонов вдруг пошатнулся, хотел было схватиться за плечо Кнышева, но рука его скользнула, и комиссар рухнул на пол.
Семен Веткин бросился к нему, тряхнул за плечо.
— Ваня, Ваня, что с тобой? — срывающимся голосом твердил
Штабной врач быстро расстегнул кожанку Антонова. Бледно-голубая рубашка на правой части груди была пропитана засохшей кровью и прилипла к телу. Доктор сжал запястье раненого. Начдив отстранил Веткина и сам склонился над Антоновым, не спуская глаз с доктора.
— Конец, — сказал тот через минуту.
Киквидзе молча выпрямился, лицо его было покрыто капельками пота.
— Герой, герой! — пробормотал он и круто повернулся к командирам, обступившим тело Антонова. В глаза ему бросилось побледневшее, ставшее каким-то рыхлым лицо Книжека, на котором словно спрятались глаза. Киквидзе перевел взгляд на Голубирека, на хладнокровного Сыхру. У Вацлава к губе прилипла погасшая цигарка.
— Вячеслав, распорядитесь похоронить погибших и позаботьтесь о раненых. Остальные — за мной.
Не сказав более ни слова, начдив направился к двери.
Они прошли вдоль расстрелянного эшелона. Мертвых положили у вагонов, на перроне сидели и лежали раненые, ожидая доктора или фельдшера. Зал ожидания превратился в операционную. Сыхра нашел Яковенко — он лежал на носилках рядом с телами четырех своих молодых командиров. Грудь его была пробита несколькими пулями. Вацлав Сыхра хотел распорядитъся, чтобы Яковенко похоронили отдельно, но не смог выдавить из себя ни слова. Закурив, он поспешил туда, где санитар с бледным усатым лицом считал погибших.
— Уже девяносто насчитали, — сказал он командиру батальона, шмыгнув носом, как это иногда делал Аршин.
— А раненых?
— Не меньше ста двадцати.
Сыхра страшно выругался и пошел на перевязочный пункт в зал ожидания, но крики и стоны раненых прогнали его на перрон. Здесь он столкнулся с Голубиреком и Книжеком, спешившими в Интернациональный полк.
Книжек остановился.
— Как закончишь здесь; приходи. Дивизия отступает в Елань походным порядком через степь. Иного выхода нет, — сказал он Сыхре.
— А как же вагоны с боеприпасами и провиантом? И наши эшелоны? — вскричал тот.
— Киквидзе приказал все сжечь, — отрезал полковой. — Бронепоезда он отправил в Царицын. Задача у них одна: пробиться и не помышлять о сдаче!
Сыхра оцепенел. Им овладело страшное беспокойство. А вокруг уже бегали красноармейцы с бидонами керосина. К станции съезжались подводы. Бойцы выносили со станционного склада все, что можно было увезти. Сыхра прислонился к стене: ему казалось, он теряет рассудок. Из глаз его текли слезы, он их не замечал. Но вот он сорвался с места и побежал к товарной станции, где стояли резервные эшелоны с боеприпасами.
В предутренних сумерках,
Сыхра, сунув руки в карманы, с минуту смотрел на эту мрачную картину, потом круто повернулся, встал в цепь за Бартаком и крикнул:
— Скорее!
Войта обернулся, в отблеске пламени горящих вагонов с сеном и овсом он увидел комбата с пулеметными лентами в руках.
Спереди глухо донесся голос Аршина:
— Телег больше нет, не на что грузить, товарищ Сыхра.
— Реквизируйте все, что найдете!
— Это уже заамурцы делают, но все равно не хватает, — сказал Бартак.
Подбежал Кнышев.
— Вячеслав, Киквидзе тебя вызывает!
— А полк?
— С полком останусь я, — ответил комиссар. — Садись в седло и гони. Лагош тебе коня привел. Возглавишь отход дивизии.
Вацлав Сыхра поднял руку ко лбу, словно не понимал.
— Скорей, Киквидзе ждет! — повторил Кнышев нетерпеливо. — Поторопись, товарищ! Надо выступить перед рассветом.
Лагош подал поводья с таким грустным лицом, словно прощался с покойником. Сыхра, не глядя, вскочил в седло и так сдавил шпорами коня, что тот взвился на дыбы и заржал.
Начдив с Веткиным и Байковым ждал на привокзальной площади. Тихо урчали моторы бронеавтомобилей. Фуражка Киквидзе сползла на затылок, из-под нее выбилась прядь черных волос. Он повернулся к Сыхре:
— Кнышев сказал вам, в чем дело?
— Да. Я должен командовать отступлением дивизии.
— Вместе с товарищем Медведовским. Он ждет вас на перроне. Я поеду следом. Желаю удачи, товарищ!
— Спасибо, товарищ начдив! — ответил Сыхра и двинулся было к пехотным полкам, которые уже строились, но, повернув коня, спросил:
— Кто поедет во главе?
— Конный эскадрон с тачанками. Поставим к ним Бартака.
— А Интернациональный полк?
— Будет прикрывать отход, — сухо сказал Киквидзе и протянул Сыхре пачку махорки. — Возьми, брат, на дорогу!
Дивизия выступила из Филонова. Рвались боеприпасы в вагонах, которые Киквидзе вынужден был оставить, и взрывы эти сотрясали воздух и землю. У отступавших красноармейцев заложило уши, словно они были под артиллерийским обстрелом. Пламя, поднявшееся над двадцатью пятью эшелонами, полыхало над крышами, окутывая город багровым дымом. Бойцам не до разговоров; жалко им теплушек, в которых отлично можно спать, если только белые не лупят из пулеметов…