Чешская рапсодия
Шрифт:
Полки с грохотом двигались в степь, как взбаламученный, вышедший из берегов поток; пехота, кавалерия, артиллерия и обозы; и тщетны были призывы командиров не шуметь — в этот печальный поток вливались целые семьи крестьян с хуторов.
Интернациональный полк шел последним в этих, казалось, бесконечных рядах. Люди знали: они защищают тыл дивизии.
Голубирек не слезал с коня. Норберта Книжека, по совету Кнышева, Киквидзе взял к себе, и даже начальник штаба Веткин не понимал толком зачем. Сыхра ехал далеко впереди, во главе колонн. Дым от потрескивавшей цигарки окутывал его исхудавшее лицо с выгоревшими усиками — командир батальона был похож на охотника Севера.
Елань лежит на железнодорожной линии, километрах в
Киквидзе, погруженный в мрачные раздумья, ссутулился на кожаном сиденье бронеавтомобиля. Он перебирал в памяти все, что произошло в последние дни. Думал о своих полках, о Царицыне, о Москве и никак не мог понять, что же он упустил, где ошибка, приведшая к необходимости вот так отступать от дороги, которую он обязан был защищать. Он сделал все, что было в его силах, сплотил разнородные части в единое дисциплинированное соединение. Бойцы знают, не будет им жизни, пока они не разобьют контру, не разгромят Краснова, который представляет эту контру в бассейне Дона и Волги, и вот все-таки ситуация оказалась неподвластной ему и он вынужден отступать, чтобы спасти что можно. Было бы у него лишних пять-шесть батарей да один конный полк — он не оставил бы Филонова!
Киквидзе открыл глаза, словно для того, чтобы убедиться, верные ли люди окружают его. Рядом с ним спал бесхитростный Веткин — он заснул, едва опустившись на сиденье. В нем начдив не сомневался — подполковник Веткин служил царю неохотно, служил потому лишь, что был солдатом и не мог быть ничем иным, и с первых дней революции он отдает ей весь свой опыт и недюжинные способности командира. Адъютант Банков — сын поручика артиллерии, погибшего смертью храбрых под Порт-Артуром. Киквидзе испытывает особую склонность к этому бывшему кавалерийскому ротмистру, может быть потому, что они одного возраста и одинаково открытые люди. Пулеметчик на заднем сиденье автомобиля бдительно охраняет безопасность командира — он готов подставить свою грудь под пулю, посланную в начдива.
Киквидзе вернулся к своим заботам. Первое, что он сделает в Елане, пошлет донесение командованию Царицынского фронта и попросит новые полки и бронепоезда. Норберта Книжека возьмет в штаб, командиром интернационалистов назначит Сыхру. Это человек толковый, мог бы командовать хоть бригадой. Николаю Волонскому он доверит кавалерийскую бригаду, если в Царицыне дивизии дадут еще один кавалерийский полк. А Войте Бартаку начдив подчинил бы Орденский полк. Надо поговорить об этом с Медведовским и Веткиным. А пока пусть Веткин поспит, он и сам скоро проснется.
Белогвардейцы к полудню поняли, что дивизия Киквидзе уходит из Филонова со всем обозом, желая вырваться из окружения, и с противоположного берега Бузулука открыли артиллерийский огонь по дивизионным обозам. Задумано было хитро: сначала дезорганизовать тыл, а потом броситься на смешавшиеся полки. Киквидзе передал Голубиреку приказ остановить Интернациональный полк и приготовиться к отражению атаки, но Голубирек сделал это уже сам, увидев возможность закрыть для белых мост через Бузулук. Он послал с этим известием Ганоусека к начдиву с просьбой оттянуть кавалерийские полки к пехоте и обозу.
Разрывы снарядов вызвали панику среди обозников, в большинстве своем пожилых крестьян, наскоро мобилизованных в окрестных деревнях.
— Мы окружены! — закричал повозочный головной подводы. Красноармеец, сидевший рядом, сбросил паникера и сам взял вожжи.
А белые уже пристрелялись — гибли люди и лошади, повозки взлетали вместе с поклажей. Передняя
Вдруг пронзительный вопль заглушил все крики:
— Казаки! Спасайсь!
Тут же все обезумели. Люди, в надежде спастись, лезли друг на друга, дрались чем попало, заползали под телеги. Рев, стоны раненых, грохот разрывов… У высокого кургана на том берегу Бузулука появились небольшие пушки, казаки уже выпрягли из них лошадей и отводили их в сторону. Офицеры смотрели в бинокли на город. Чешские кавалеристы, застывшие на своих конях, отчетливо видели их лица и следили за каждым их движением.
— Эх, Борейко бы сюда с его пушками или Курта Вайнерта! — возбужденно вскричал Ян Шама. — Они бы им поправили погоны! Из винтовки их отсюда и «волшебный стрелок» не достанет. Товарищ комбат, может, ударим по ним?
— Спокойно, Ян! — ответил Голубирек. — Вайнерт впереди с Сыхрой, а Борейко в центре колонны. Ну-ка, слетай доложи начдиву о том, что здесь творится. Скажи, можно перейти через мост и напасть на белых. Повтори приказ!
Казаки палили по остаткам обоза и по Интернациональному полку. Несколько снарядов упало в воду у моста. Смятение проникло и в ряды красноармейцев. Беда Ганза нервно вертелся на своей новой длинноухой лошади, которую объявил красой всех племенных коней матушки-Руси, и кутался в широкую лохматую бурку, как будто ему было холодно, а на лбу у него блестели капли пота.
— Ну что же, товарищ Голубирек? — вскрикнул он. — Топиться нам в этой паршивой речушке или в плен идти? Ни то, ни другое меня не устраивает!
— Чего мелешь? — огрызнулся на него Конядра, неподвижный как изваяние. — Сейчас я тебе не доверил бы даже колыбель караулить, душа у тебя в пятки ушла!
— Можно подумать, твоя выше пупка торчит! Вот скажу Зине, как ты нос задираешь!
— Попробуй, осел, — осадил его Конядра.
«А, черт, даже эти двое нервничают!» — подумал Голубирек. Взглянул на казачью батарею. Стволы орудий опять сверкнули огнем, и вслед за тем — разрыв в саду неподалеку. Надо действовать. Голубирек выхватил винтовку из рук какого-то бойца, привязал к штыку белый носовой платок и, усмехнувшись, замахал этим импровизированным белым флагом, словно подавая сигнал. Казаки перестали стрелять. Тогда Голубирек обратился к командирам рот:
— А теперь — скорей через мост, пока белые сбиты с толку! Конядра, Аршин, за мной! — И он поскакал к деревянному мосту.
Достаточно было нескольких коротких команд — и стрелки, и обозники поняли маневр. Конядра помогал Пулпану, Ноге и Коничеку ускорить переправу. Смятение не подавило трезвого разума; все действовали энергично, чтобы успеть перебраться на тот берег. Макаров поймал буланого коня и подъехал к Конядре.
— Видел, как эти трусы повозочные поспешают на другую сторону? Так и хочется прогнать их обратно в степь!