Чешские юмористические повести
Шрифт:
Дядюшка Ировец — а старик, видать, в городе еще и выпил — двумя шажищами приблизился к дочери и, глядя ей прямо в глаза, прохрипел:
— Я те дам — «чё надобно»!
Папаня явно был навеселе. Баруш сразу определила это опытным глазом. В последнюю пору такое случалось нередко — глядеть тошнехонько. Посему она предпочитала держаться как можно «издалеча». Папаня был скор на расправу.
— Вали сюда живо!
Но Баруш не спешила исполнить его приказание. Тогда папаша сам подошел к ней, угрожающе занес руку, да так резко, что лопнул шов рубахи под мышкой, и, скрипнув зубами, произнес:
— Провал тя забери, ежели еще хоть раз застану с этим парнем из Спаневиц, дурында!
Барушка
Получи Баруш крепкую взбучку, тут не было бы ничего удивительного, ибо таким способом деревенские папаши часто пресекают неугодные им увлечения дочерей. Вроде бы и не замечая, они довольно долго терпят ухаживания какого-нибудь парня, а потом ни с того ни с сего их Манке, Каче или Додле достается порядочная трепка с предупреждением на будущее. Это всего лишь проявление отцовской воли, но оно куда действенней, чем длинные нотации, и, помимо всего прочего, означает: у папаши на примете иной претендент.
«Выбить парня из головы» — у нас вовсе не редкая и не пустая фраза. Потому и Барушка прекрасно понимала, что ей грозит.
Но более, чем запрет на нежные чувства к пригожему Тонику, ее тяготил вопрос: кого папаня прочит в женихи, с кем столковался?
И она с таким усердием принялась орудовать вилами, что грубая рубаха, взмокшая то ли от пота, то ли от дождя, прилипла к ее лопаткам.
Вдруг Баруш с размаху всадила вилы в навозную кучу и просияла. Перед ее мысленным взором возникло лицо, собственно, не столько даже лицо, сколько волосы и борода того же рыжеватого оттенка, что и волоконца массы, с коей она в данный момент имела дело. У почтенного Глупки — подобно всем жителям деревни, Барушка называла его «учетель» — волосы и борода были именно такого цвета, да еще колючие, как у ежа!
Возможно ли, чтобы папаня и этот «учетель»…
От хохота, неожиданно обуявшего деву, на ее боках запрыгала «синюшка» (грубая набивная юбка, надеваемая для работы), но все попытки отогнать воспоминание о лице, которое только что перед ней всплыло, оказались тщетными. Погрузившись в мечты, она вся как-то обмякла, движения ее замедлились.
Наконец Баруш обеими руками оперлась о вилы, повернула голову до отказа, через плечо скользнула взглядом по всем выпуклостям своей фигуры и остановила его на кайме синей юбки, из-под коей выглядывали мощные икры, до того мощные, что к пяткам они спускались неестественно круто.
Когда женщины и девы нашего края исполняют работу, которой сейчас занималась Барушка, они довольно часто оказываются в такой позе. Причина сего столь забавна, что мы не преминем ее объяснить. Хотя нам — увы! — не раз ставили в упрек неуместный (!) натурализм (?), мы останемся верны своему реалистическому методу, однако постараемся проявить максимальную деликатность.
В драгоценной массе, которую Барушка выносила из хлева и сваливала на дворе в огромную кучу, содержатся различные соли и прочие химические соединения, чрезвычайно важные для удобрения полей — конечного предназначения сей бесценной массы.
Названные вещества, в особенности углекалиевая соль, обычно разъедают босые ступни прелестных селянок, и происходящие по сей причине патологические изменения вызывают весьма ощутимую боль, в чем любезный читатель и сам мог бы убедиться, приложивши ухо к устам девы, разглядывающей в столь неудобной позе свои пятки.
Из уст ее вырвалось шипенье, от коего у читателя пропала бы всякая
Однако на сей раз наша Барушка шипела вовсе не от боли!
Вы бы не поверили, о чем она думала, разглядывая свои пятки.
И все же мы должны раскрыть ее тайные мысли: «А чё тут такого, почему бы мне и не стать учетельшей?»
Дорогие мои! Растрескавшиеся пятки — непреодолимое препятствие для подобного общественного возвышения. Про них-то обязательно и шепнут на ухо пану учителю во время провинциального бала, как раз в тот момент, когда он следит за хореографическими успехами кружащейся в кадрили избранницы своего сердца, до сих пор еще не услышавшей от него признания, следит, весь пылая и пожирая ее очами, готовыми выскочить из орбит,— и вот такое замечание способно погубить едва зародившееся чувство:
— Хм, куда вы смотрите, коллега, ведь у нее растрескавшиеся пятки!
Растрескавшиеся пятки — увы — неопровержимое доказательство причастности к той самой низменной работе, за которой мы и застали сейчас Баруш. И что интересно: даже те из ученых мужей, пекущихся о воспитании нашей молодежи «среднего возраста», кто сам пришел в науку «от сохи», в этом вопросе ничуть не снисходительнее остальных.
Автор сих строк знает городишко, где открытие средней школы имело весьма характерные последствия. Как и в большинстве других местечек нашей изобильной отчизны, горожане и тут по преимуществу занимаются крестьянским трудом, а их дочки вместе с мамашами безропотно выполняют выпавшие на их долю обязанности,— согласно словам старой песни, древнее происхождение которой, впрочем, многими оспаривается: «Мужья пашут, жены шьют портища».
Однако, помимо «шитья портищ», они участвуют и во всех полевых работах, причем от деревенских девчат отличаются лишь тем, что делают сие в обуви. Разумеется, это не мешает им по воскресеньям пользоваться своими общественными привилегиями — шляпками, зонтиками, перчатками и тому подобными аксессуарами городских барышень. И что же? Стоило объявиться в упомянутом городишке членам педагогического состава новой средней школы, как ни одна из местных красоток уже ни за что на свете не соглашалась пройти по городу с граблями, а тем более с вилами на плече. Не подумайте, будто они объявили забастовку или поручали кому-нибудь другому носить на поле эти орудия труда! Просто с той поры они волокли их за собой по мостовым городка и, только выйдя подальше в поле, возвращались к старому, испытанному методу. Стремясь держать вилы подальше от себя, они демонстрировали пренебрежение к земледельческим работам. И хоть выглядело это весьма комично, им казалось, что так они успешнее охраняют свою репутацию.
Пока мы ведем этот неторопливый рассказ, Баруш давно сбегала в чулан на чердаке и, обнаружив там старые сапожки, поспешно их обула, после чего вернулась к прерванному занятию.
Тем самым она непроизвольно выдала, что творится у нее на душе, вернее — уже сотворилось. По отношению к Тонику была совершена явная измена.
От вашего внимания, уважаемые читатели, надеюсь, не ускользнули тонкие психологические оттенки. Поначалу Баруш только разглядывала свои пятки с невысказанным вопросом: «А почему бы и нет?», но, обув старые сапожки, она как бы высказала это вслух! Ибо на возражение, которое могло бы воспоследовать от лиц, посвященных в суть дела,— что, мол, и деревянные башмаки прекрасно сослужили бы ту же службу,— автор отвечает: нет, именно сапожки, да еще сапожки с высокой шнуровкой, значительно явственней символизируют волнение, зародившееся в обширной груди Баруш, поскольку сапожки с высокой шнуровкой — несомненная привилегия городских девиц.