Чесменский гром
Шрифт:
Огонь всегда страшен, не случайно турки остолбенели от ужасного зрелища. Ну, а затем началась всеобщая паника, остановить которую не могло ничто!
Неприятель пал духом окончательно. Ответный огонь его прекратился.
На стоявшем ближе всех «Ростиславе» от пышащего жара нельзя было даже повернуть лицо в сторону Чесмы. Люди задыхались. Оставаться на месте было небезопасно, вот-вот могли вспыхнуть паруса.
Отводи-ка ты, бригадир, корабль назад, — посоветовал Грейгу Спиридов, — а то как бы нам заодно с агарянами не изжариться!
Грейг отдал соответствующую команду. Исполняя ее, «Европа» и «Не тронь меня» отбуксировались гребными судами подальше от огня. Впереди теперь оставался лишь «Ростислав». Над кораблем то и дело пролетали полыхающие головешки. Грейг,
О, теперь я знаю, как выглядит настоящий ад!
В глазах бригадира плясали отблески огня...
Впоследствии Грейг писал: «Легче вообразить, чем описать, ужас, остолбенение и замешательство. Целые команды в страхе и отчаянии кидались в воду, поверхность бухты была покрыта множеством спасавшихся людей, но немногие из них спаслись».
В это время капитан Лупандин делал все возможное, чтобы спасти «Ростислав» от возгорания.
Ну, заморы, — ободрял он свою команду, — не подкачай!
Матросы перекрепляли паруса, непрерывно поливали из
брандспойтов такелаж, окатывали из ведер борт и палубу. «Ростислав» своей стоянки так и не покинул.
Море кипело от непрерывных взрывов, по бухте гуляли огромные волны, топя шлюпки и людей. Заряженные пушки, накалясь, палили сами, усиливая панику. Пламя и дым давно затмили луну. Огонь, вода и воздух, казалось, слились воедино в стремлении покончить со всем живым.
В находящейся в нескольких десятках милей Смирне земля ходила ходуном, как при землетрясении. И люди в ужасе выбегали на улицу из домов, думая, что настал конец света...
Еще одно воспоминание очевидца: «Горел уже весь флот, насчитывавший около 200 парусов, являя этим страшную и в то же время величественную картину всеобщего ужаса и бедствия. Перо может дать лишь слабое представление об этой поразительной катастрофе. Пламя с ужасающей быстротой разливалось во все стороны, и один за другим взлетали на воздух турецкие корабли вместе с людьми, бегавшими по их палубам и не решавшимися броситься в воду и плыть к берегу. Русские продолжали осыпать пожарище таким дождем бомб, ядер и пуль, что никто не решался прийти на помощь своим гибнущим собратьям. Крики отчаяния, вопли и рыдания побежденных, и музыка, барабанный бой, и «ура» на судах Грейга, сливаясь воедино, составляли как бы торжественную погребальную песню умирающей доблести османов... Наша победа была решительная, их поражение — полное».
* * *
Едва воспылала бухта Чесменская, пал духом наблюдавший за боем из замка капудан-паша.
Сюбхан Аллах! Все погибло! О, я, несчастный, что скажу я великому султану, как посмею глянуть в лучезарные глаза его?
Великому адмиралу уже виделся недалекий подарок султана — конверт с черным шелковым шнурком...
Толпы турок разбегались во все стороны. В придорожной канаве, брошенный всеми, лежал младший флагман Джезаир- ли Гассан-бей.
Ради Аллаха и Фатимы! — кричал он бегущим. — Остановитесь!
Тщетно, песчинка в огромном потоке — он был бессилен что-либо изменить.
Пробегавшие мимо плевали ему в лицо.
Будь ты проклят, приведший нас сюда!
Постанывая от боли в раненой руке, Гассан-бей отполз в сторону. О, как жалел он сейчас о том, что не пал тогда на палубе «Реал-Мустафы» от штыка гяура!
— Я отомщу неверным, — шептал несломленный «Лев султана». — Я отомщу так, что сам шайтан ляжет мне под ноги вместо порога, когда настанет пора отправляться через Эль- сырат в рай к предкам! Клянусь Небом!
Страшной клятве Гассан-бея так и не суждено было сбыться. Никогда. Больше добавить к этому нечего...
Историограф Высокой Порты Ахмед Вассаф Эффенди писал об этой страшной для турок ночи так: «Флот Оттоманский вошел в порт Чесменский, куда прибыли также корабли неприятельские, и снова сражение началось. От ударов пушек поверхность моря запылала. Корабли неприятельские в продолжении всего морского сражения находились под парусами дабы оградить себя от опасности и погибели в сем порте. Вступление капитана-паши в порт Чесменский, судя по очевидности дела, предпринято было по власти судьбы. Между тем как капитан-паша употреблял все усилия, чтобы
Так как окрестные берега не имели войска, то боялись, чтобы неприятель не вошел в залив Смирны и не овладел бы кораблями, находившимися в сем заливе. В этом порте куплено было пять судов купеческих, которым приказано было идти к проходу мыса Сенджак-Буруна (мыса знамени), лежащему от Смирны в 12 милях, и укрепить, сколько возможно, находящуюся там крепость. Высочайший приказ отдан был Али- паше, прежнему великому визирю (на которого возложена была обязанность смотреть за тесными проходами), чтобы прежде поставленные караулы для помощи остались на своих местах. Также предписано было начальникам купеческих судов, находившихся близ берегов, чтобы они не двигались, а остались бы на своих местах до сих пор, пока все успокоится. Приказано было комендантам крепостей и передовых мест усилить стражу. Неприятель, узнав, что во всех местах и сторонах проходы заперты, потерял надежду еще более нанести нам вреда и, починив корабли свои, отправился к островам Куюн-Ада».
* * *
Всю дневную баталию 24-го числа провел Леха Ившин подле своей пушки. Палил из нее по басурманам — будь здоров, только щепки летели! Когда ж сцепился с вражеским кораблем «Евстафий», полез Леха со всеми на абордаж. Жаркое было дело! Троих турок уложил бравый канонир, но и самому досталось — задело пулей руку левую.
Как верхнюю палубу отбили, отправился Леха в лазарет. Спустился в евстафиевский интрюм и обмер. Народу в лазарете битком. У кого руки-ноги перебиты, у кого глаза огнем выжжены, а кто и вовсе покалечен так, что и места живого нет. Отовсюду крики, стоны, плач. Умирающие в голос прощались с белым светом и добрыми людьми. За кровью залитым столом два здоровущих матроса, навалясь, держали очередного страдальца. Третий силой лил ему в рот водку. Взъерошенный лекарь, щуря глаз, торопливо точил пилу... Закричал в голос несчастный, полетела нога в медный таз. А лекарь, пережав щипцами сосуды кровеносные, лил на рану кипящую смолу. Глянул Леха еще разок на страхи лазаретные и полез обратно.
А на палубе уже кричал кто-то с надрывом:
— Робяты! Кто живой ишшо? Айда до басурманского корабля, там турки из рюйма наших ломят!
И сразу же на зов сотоварища, стиснув зубы, из люков поползли пораненные да побитые. Перетянул Леха куском рубахи кровоточащую руку и полез на «Мустафу» через фальшборт.
А в батарейных деках и трюме рубились яростно, да так, что скоро и биться-то было некому
На Леху сразу же азиатец величины огромной, по пояс голый кинулся. Попытался он было канонира ятаганом достать, да, погорячась, промахнулся. А Леха тесаком его в бок достал-таки. Закричал тогда азиатец бешено, отбросил ятаган и, обхватив канонира поперек ручищами, поднял в воздух. Устремив на задыхающегося московита налитые кровью глаза, прорычал азиатец гяур — и принялся грызть Леху зубами, стараясь к горлу добраться. И не жить бы Лехе, кабы не счастливый случай. Возле борта, где убивал канонира турок, была выбита выстрелами сетка защитная. Поскользнулся неистовый азиатец в чьей-то крови и, не удержавшись, полетел вместе с Лехой за борт. Пока в воде барахтались, вытащил канонир из-за пояса нож и добил врага своего. Но не успел и воздуха-то вдохнуть по-настоящему, как снова пришлось нырять. Прямо на него от борта турецкого корабля шла шлюпка. В шлюпке несколько бородатых турок перевязывали одного, богато разодетого... А вскоре рвануло так, что оглушенного Леху буквально вышвырнуло из воды. Сразу ударило в лицо жаром, перед глазами пошли круги...