Честь и долг (Вместе с Россией - 3)
Шрифт:
Алексей улыбнулся, спорить не стал, а аккуратно повесив шинель с папахой на вешалку, пригладил ладонью волосы и прошел в комнаты.
– А где же все твои ордена, батюшка?
– охнула хозяйка дома. От дочери она знала, что у Соколова вся грудь в орденах, а теперь на его френче увидела только белый Георгиевский крестик да нашейный знак Владимира с мечами.
– Что ты, мама, пустые вопросы задаешь!
– возмутилась Настя.
– Давай лучше собирать на стол!
Василиса Антоновна строго посмотрела на дочь. Анастасия, хотя и была уже три года замужней дамой, словно девочка повиновалась матери.
Алексей устроился на знакомом диване
Петр Федотович сначала присел к столу, однако жена и дочь стали накрывать для чаепития и отправили его принести из кухни кипевший самовар. Через минуту медный, со стершимися медалями от частой чистки толченым кирпичом самовар был водружен на поднос рядом с медной плошкой для мытья чашек. Соколову почти не пришлось сидеть в одиночестве на диване - стол был быстро накрыт, и все собрались вокруг него. Завязался неторопливый разговор. Алексей поинтересовался здоровьем Холмогоровых. Василиса Антоновна ответила, что, слава богу, здоровы. Про житье-бытье рассказал Петр Федотович. Как водится, сначала он сообщил, что вроде бы жить можно, но потом, махнув рукой, решил отвечать на вопрос зятя начистоту.
– Жизнь рабочего человека стала совсем тяжелой, Алексей Алексеевич! говорил он.
– Экономическое положение массы, несмотря на огромное увеличение заработной платы, более чем ужасно. Да что я говорю, "огромное" увеличение... Расценки вовсе не так уж и увеличились... У большинства рабочих, кто стоит на военных заказах, зарплата поднялась процентов на 50 и лишь у некоторых, особенно квалифицированных - это токари, слесари, монтеры, механики - на 100 или 200 процентов. Однако и цены на все продукты возросли в два, а то и пять раз.
Соколова очень заинтересовало сообщение Петра Федотовича, на которого уже грозно посматривала Василиса Антоновна, частенько поругивавшая мужа за "длинный язык". Но видя, что зять и дочь внимают Петру, сменила недовольный взгляд на просто строгий.
Холмогоров и сам не понимал, что это он разговорился, но в глазах Алексея и Насти читал неподдельный интерес. Ему хотелось открыться родным, поделиться своими мыслями, сомнениями.
– Вот я, к примеру, - продолжал он, - член правления больничной кассы нашей фабрики...
– Взгляд Василисы, казалось, вновь метнул молнию. "Не заносись!" - выразительно говорил он.
– И могу сравнить теперешний с заработком рабочего человека до войны. Вот, к примеру, посуточно чернорабочий до войны получал рубль - рубль двадцать. Теперь же два с полтиной - три рубля. Слесарь зарабатывал два-три с полтиной, теперь четыре-пять рублей. Монтер, ежели хороший, - 3 рубля в день, теперь же - 6 рублей, и так далее. Вроде бы получается прибавка. Но в то же время стоимость потребления увеличилась совсем невероятным образом, а ведь и чернорабочий, и монтер одинаково едят и одеваются...
Петр Федотович отхлебнул чай, с интересом повертел печенье, усыпанное орехами, и, помрачнев от дум, продолжал:
– Если до войны угол оплачивался двумя-тремя рублями в месяц, то теперь - не менее восьми, а то и двенадцать отдашь, лишь бы был теплый... Обед в чайной стоил 15-20 копеек, а теперь там же, не в кухмистерской какой-нибудь - рубль - рубль двадцать. Чай так же - семишник за чайник - теперь же тридцать пять копеечек отдашь...
–
Петр Федотович мягко взглянул на жену.
– А где же собрания устраивать? У станка, что ли, иль в котельной?.. Ну, возьмем сапоги. Стоили они ранее пять-шесть рублей, а нынче за тридцать-сорок, если и найдешь, то только солдатские, краденные у казны...
Василиса опять вскинула на мужа грозные очи.
– Да-да! Вся Россия в краденых сапогах ходит, - с вызовом уточнил Петр Федотович.
– Только рубахи одни не так подорожали - ежели до войны 75-90 копеечек косоворотки шли, то теперь - за два с полтиной, а то и за три рубля купить можно.
– Это что же, - вмешалась Настя.
– Выходит, если заработок поднялся в два раза, то все продукты повысились в цене в три-четыре раза?
– Не только это, милая, - уточнил отец.
– Прибавь сюда невозможность добыть даже за деньги многие продукты питания, трату времени на простой в очередях, усилившиеся заболевания на почве скверного питания и антисанитарных условий в жилищах - холода и сырости из-за отсутствия дров, прочие трудности и тяготы... Все вместе взятое сделало то, что рабочие уже готовы на "голодный бунт"...
Соколов сидел и размышлял о том, что простой русский человек, механик-самоучка, рассуждает так ясно и политически зрело, как не всякий чиновник способен или даже некоторые высокомудрые господа интеллигенты. Поэтому он нисколько не удивился, а лишь удвоил свое внимание, когда Петр Федотович заговорил и о политических делах.
– Если бы только экономически было тяжело, - негромко говорил он. Политическое бесправие рабочих сделалось совершенно невыносимым и нетерпимым. У нас отняли простое право свободного перехода с одного завода на другой. Наш большевик, работающий на заводе, говорит, что нас вообще превращают в бессловесное стадо, пригодное лишь к обогащению капиталистов или для бойни на войне...
– Не заговаривайся, Петр!
– резко выпалила Василиса Антоновна. Глаза ее горели огнем, грозившим испепелить супруга.
– Что вы, - успокоил ее Алексей, которого, как это ни удивительно, уже совершенно не коробила терминология социал-демократов.
– Что вы, это очень интересно!
Видно было по его выражению лица, что он действительно внимательно и с интересом слушал страстную речь Петра Федотовича. Отец Насти удовлетворенно мигнул ей обоими глазами сразу, показывая, что и ему польстило внимание слушателей, а зятя, хотя он и в генеральской форме, он нисколько не стесняется.
Настя улыбнулась отцу, выражая этой улыбкой и гордость за мужа, и за него - отца, за его манеру говорить, ясно и просто. Одна Василиса Антоновна была недовольна. Разумеется, она нисколько не сомневалась в том, что зять не будет протестовать против высказываний Петра хотя бы из приличия. Но всей своей женской консервативной натурой она противилась каким-то пугающим переменам, о которых иногда толковали даже в очередях. Ее вполне устраивал высокий заработок мужа, хотя и отдаленная от его работы, но удобная квартира, весь налаженный и спокойный быт. И когда крамольные разговоры теперь полились в ее доме за столом, где сидели любимая дочь и зять-генерал, пусть молодой и много переживший, Василису Антоновну коробило и пугало с непривычки. К тому же это все расходилось с тем, чему учил в своих проповедях настоятель церкви Благовещение пресвятой богородицы, где она не пропускала ни одной заутрени или вечерни.