Честь имею представить - Анна Каренина

Романовский Дмитрий Владимирович

– Каковы ваши отношения?

– Он - мой единственный друг.

Глухов поднял на нее глаза:

– Вы уверены в этом?

– Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной.

– Значит, это любовь?

– Он любит меня.

– К счастью, вы не Анна Каренина, и никто не будет препятствовать вашей любви. Однако и в наше время любовь требует официальной регистрации. Нашему разводу тоже никто не будет препятствовать. Кроме меня.

– Вы не дадите мне развод?

– Не дам, пока не приду к убеждению, что вам это нужно.

– А вам не нужно? Ведь вы еще можете жениться, вам, наверное, нужна женщина, как у всех.

– Моя личность не так феноменальна.

Разговор идет только о вас.

Анна несколько раз прошлась по гостиной от окна к двери и снова к окну, остановилась у приемника.

– Вы не будете возражать, если я поставлю пластинку?

Глухов поднялся:

– Мне уйти?

– Вы мне не мешаете. Останьтесь, если хотите.

Глухов остался в кресле. Анна снова поставила пластинку с модными танцевальными пьесами. И снова вспомнила, как в поезде познакомилась с матерью Вронского, - очень приятная пожилая дама. Анна тогда ей тоже понравилась. А потом? Нет, Глухов совсем не похож на Алексея Александровича. У того смысл жизни заключался в государственных делах. Анна представила себе мужа в советском обществе. Он был бы ценным служащим - прямолинейным, трудолюбивым, честным, исполнительным. А Глухов? Он уже отступил от буквы закона, совершил поступок сильный и нерациональный. Он пошел на преступление, засадив Анну в информационную камеру, чтобы отвести от нее законную кару.

В этот вечер, когда Анна уходила в свою комнату, ей почему-то стало жаль Глухова, захотелось подойти к нему, поцеловать его в лоб и перекрестить на ночь, как Сережу. Но она ограничилась тем, что сказала: "Спокойной ночи". И Глухов остался один в гостиной со своей книгой.

Самостоятельно, без посторонней помощи, Анна раздобыла сведения о режиссере Ермолине: два кинофильма, работа на телестудии, положительные официальные отзывы. Она позвонила ему по телефону и договорилась о встрече.

Ермолин сам открыл ей дверь и провел в кабинет. Это был довольно полный мужчина лет сорока, с красивым породистым лицом. Идеально прямой нос, гладкие, короткие не по моде волосы, проницательные серые глаза.

– Удивительной получилась ваша судьба, - сказал он, - я вам завидую.

– Я сама себе завидую.

Ермолин рассмеялся:

– Вы не потеряли чувства юмора.

– Это не мое чувство юмора. Это от Анны Карениной.

– Значит, Каренина была умной женщиной. Я как-то искал актера на роль математика Лобачевского. Перебрал всех актеров,- ничего подходящего. Вдруг встречаю совершенно случайно молодого человека - полное портретное сходство. Он оказался филологом, недавно кончил университет, зарплата скромная, и я предложил ему сниматься в телефильме. Он спросил об окладе. Я назвал сумму. Тогда он спросил, кого я предлагаю ему играть, и, узнав, что Лобачевского, пошутил: "Я с детства не тяну в математике, у меня по ней, как у Пушкина, одни двойки были. Так что мне придется вдвойне перевоплощаться, а значит, и оклад должен быть двойной". Я сказал ему, что остальные актеры вряд ли сильнее его в математике. Фильм отсняли. И представьте себе: филолог настолько перевоплотился в великого математика, что, когда при последней выдаче денег расчетчица по ошибке написала ему на пятнадцать процентов меньше, он в течение пяти минут сам произвел перерасчет и предъявил требование о доплате с точностью до копейки.

Ермолин рассказывал со вкусом, у него был богатый тембр голоса, и очевидно, что бы он ни рассказывал, получалось интересно. Анна, невольно улыбаясь, выслушала эту нехитрую историю, а потом спросила:

– Кого же вы сделали Анной Карениной вместо меня?

– Вы не читали в "Советской

культуре"? Когда это случилось с вами, я отказался от съемок фильма.
– И он многозначительно посмотрел на Анну, а потом, после паузы поднял брови и добавил: - Да.

Это "да" было сказано так проникновенно, словно он долгие дни репетировал его произношение по системе Станиславского. Анне стало смешно. И как только она могла подозревать Купцову, эту умную тщеславную женщину! Но что-то в его взгляде насторожило ее, и, чтобы не сомневаться, она спросила прямо:

– Скажите, я была вашей любовницей?

Ермолин посмотрел на нее как-то боком:

– Это в каком смысле?

– В прямом. Была ли между нами интимная связь?

– Да, - ответил он, глядя в сторону.

– Сколько времени длилась эта связь?

– Месяц. Мы были в отпуске на юге.
– В его голосе уже не было той актерской сочности.

Анна продолжала допрос:

– Съемки уже начались?

– Когда мы были в Гаграх, я получил телеграмму об утверждении съемочного коллектива. Надо было срочно возвращаться в Ленинград, но вы сбежали.

– Как?

– Я с утра был на пляже, а когда вернулся в гостиницу, вас уже не было. Вы оставили записку, что оставшуюся часть отпуска проведете в Геленджике, там у вас были знакомые. Я тотчас приехал в Геленджик, разыскал вас, но вы наотрез отказались от съэмок. Из-за этого у меня потом были крупные неприятности. Да. Крупные...

– Почему я отказалась от съемок? Мы с вами поссорились?

– Нет. Хотя вы часто вызывали меня на ссоры, но я сохранял ровную атмосферу.

Последнее слово Ермолин произнес через "э" - атмосфэру.

– Я ничего не поняла. Зачем же я тогда отбирала эти тысячи информации вплоть до отрывочных воспоминаний детства, которые могла помнить Анна Каренина?

– Не знаю.
– Ермолин сплел пальцы, театрально вскинул взгляд.
– Просто не знаю! Да.

– Может быть, у меня была срочная работа в институте? предположила Анна.

– Не думаю. Она... вы договорились в институте. Оформили отпуск. И ничего такого экстренного не произошло. Просто взяли и отказались. Не понимаю, да.

Анна смотрела на Ермолина с чувством брезгливости. Она поднялась с кресла и сразу увидела себя в высоком зеркале, вмонтированном в простенок. Но ведь это красивое тело существует, и это лицо, и эти большие темные глаза, и завиток волос, льнущий к стройной шее. И ее мысли, ее сознание принадлежат этому порочному телу.

– Благодарю вас, - сказала Анна, - прощайте.
– И пошла к выходу.

Ермолин замешкался, а потом с неожиданным проворством вскочил и открыл перед ней дверь.

На другое утро Анна и Глухов по обыкновению встретились в кухне. До сих пор Глухов сам готовил завтрак. На этот раз Анна его остановила:

– Можно, я сама сделаю яичницу?

Глухов посмотрел удивленно. Пока она готовила, он тут же в кухне у пластмассового стола читал газету. После завтрака Анна надела плащ и вынула из кармана рабочую кассету. Она уже давно догадывалась, что это такое.

– Вы знаете, что здесь записано?

Глухов удивленно протянул руку, но Анна убрала кассету в карман.

– Откуда у вас кассета?

– Из кармана. Вы знали, что Купцова в тот вечер привезла с собой кассету?

– Нет, не знал. А вы откуда знаете?

– Кассета была все время в кармане этого плаща. Вы сами сказали, что в тот вечер отвезли Купцову в институт, а плащ остался здесь.

– Дайте ее мне.

– Нет. Я сама должна узнать, что на ней записано.

– Может быть, вам не нужно этого знать.