Честь самурая
Шрифт:
После смерти Мотонари Экэй оставил службу и пустился в странствия по стране. Когда он вернулся, его назначили настоятелем храма Анкокудзи; он стал умным и верным советником нового князя Мори Тэрумото.
На протяжении всей войны против Хидэёси Экэй настоятельно советовал начать мирные переговоры. Он хорошо знал способности Хидэёси и не думал, что западные провинции окажутся в состоянии сдержать его натиск. На его точку зрения влияло еще одно обстоятельство: многолетняя дружба с Хикоэмоном.
Экэй и Хикоэмон уже не раз толковали о мире, но каждый раз расходились по
— Когда я разговаривал ранее с князем Камбэем, он обратил внимание на то, что князь Хидэёси оказался куда великодушней, чем следовало ожидать. Он предположил, что если Мори сумеют подкрепить свои мирные предложения хоть одним существенно важным пунктом, то Хидэёси наверняка согласится. Князь Камбэй сказал также, что если нам придется снять осаду с крепости Такамацу и оставить в живых Мунэхару, то это будет выглядеть так, словно мы подписали мир накануне собственного поражения. Князь Хидэёси не может выйти с такими предложениями к его светлости князю Нобунаге. Так что нашим единственным дополнительным условием является голова Мунэхару. Думаю, вам совсем не трудно выполнить это условие.
Сегодняшние доводы Хикоэмона остались теми же самыми, неуловимо переменилась лишь манера его поведения.
— Мои предложения неизменны, — возразил Экэй. — Если клан Мори поступится пятью из десяти принадлежащих ему провинций и не сохранит при этом жизни Мунэхару, то это не будет соответствовать Пути Воина.
— Тем не менее вы передали им наши последние предложения, не так ли?
— В этом не было нужды. Клан Мори никогда не согласится пожертвовать Мунэхару. Клан ставит верность превыше всего, и никто, начиная с самого князя Тэрумото и кончая его последним вассалом, не пойдет на такое предательство, даже если в противном случае им будет грозить потеря всех десяти провинций.
Светало, вдалеке прокричал петух. Начинался четвертый день месяца.
Экэй не соглашался, Хикоэмон настаивал на своем. Они зашли в тупик.
— Что ж, к сказанному добавить нечего, — разочарованно произнес Экэй.
— Всему виной моя неискушенность, — возразил Хикоэмон. — Мне не удалось прийти к соглашению с вами. С вашего разрешения, я бы попросил вас поговорить с князем Камбэем вместо меня.
— Я готов встретиться с кем угодно, лишь бы на пользу делу, — сказал Экэй.
Хикоэмон послал сына за Камбэем; тот вскоре прибыл на своих носилках и, спустившись, подсел к собеседникам.
— Именно я настоял на том, чтобы Хикоэмон попробовал убедить вас еще раз, — сказал Камбэй. — До чего вам удалось договориться? Достигнуто ли взаимное согласие? Вы проговорили полночи.
Слова Камбэя подняли настроение и Экэю, и Хикоэмону. Лицо Экэя зарумянилось в рассветных лучах.
— Да, старались мы вовсю, — рассмеялся он.
Сославшись на то, что ему нужно готовиться к прибытию Нобунаги, Хикоэмон поспешил оставить их вдвоем.
— Князь Нобунага пробудет здесь два-три дня, — сказал Камбэй. — Если ни о чем не договоримся сегодня, потом у нас просто не будет времени на мирные переговоры.
Дипломатическое искусство Камбэя было просто, прямодушно. И высокомерно:
— Если вы сегодня придете на помощь клану Ода, то вас ожидает великое будущее, — сказал Камбэй.
Перед лицом нового собеседника Экэй утратил былое красноречие. Но вид у него был сейчас куда более непреклонный, чем в беседе с Хикоэмоном.
— Если мы получим твердое обещание, что Мунэхару покончит с собой, я смогу спросить его светлость, как он относится к мысли о мире с присоединением пяти провинций, и я уверен, что он пойдет на такое соглашение. В любом случае не угодно ли вам попросить Киккаву и Кобоякаву вернуться к этому и еще раз взвесить все обстоятельства нынче утром? Мне кажется, в вопросе войны и мира не следует пренебрегать ничем.
Когда Камбэй выразил свои требования подобным образом, Экэй решил, что ему пора действовать. Лагерь Киккавы на горе Ивасаки находился всего на расстоянии ри отсюда. Лагерь Кобаякавы — на горе Хидзаси, на расстоянии меньше двух ри. И уже через полчаса Экэй двинулся в путь, нахлестывая коня.
Отослав монаха, Камбэй отправился в храм Дзихоин. Он заглянул к Хидэёси и нашел его мирно спящим. Лампа потухла — иссякло масло. Камбэй разбудил Хидэёси, тронув его за плечо.
— Мой господин, уже утро.
— Утро?
Хидэёси поднялся. Он был в полусонном состоянии. Камбэй тут же поведал ему о переговорах с Экэем. Хидэёси нахмурился, но быстро пришел в себя.
Слуги ждали у входа в банную комнату, приготовив ему воду для мытья.
— После трапезы я объеду весь лагерь. Приведите, как всегда, мою лошадь и распорядитесь о свите, — приказал Хидэёси, вытирая лицо полотенцем.
Хидэёси ехал под большим алым зонтом, а перед ним несли знамя. Слегка покачиваясь в седле, он направлялся к лагерю, раскинувшемуся у подножия горы по дороге, усаженной цветущей сакурой.
Хидэёси ежедневно объезжал расположение войск, не придерживаясь определенного часа, однако это редко происходило так рано, как сегодня. Сейчас он пребывал в превосходном настроении и то и дело перебрасывался со свитой шутками. Дела шли отлично. Не было никаких намеков на то, что сведения о несчастье, происшедшем в Киото, стали известны его воинам. Окончательно убедившись в этом, Хидэёси вернулся в ставку. На обратном пути он ехал куда медленней.
Камбэй поджидал его у входа в храм. Едва взглянув на него, Хидэёси понял, что миссия Экэя закончилась провалом. Монах примчался из лагеря Мори всего за несколько минут до возвращения Хидэёси, но ответ, привезенный им, не сулил ничего хорошего.
«Если мы позволим Мунэхару умереть, то тем самым сойдем с Пути Воина. Мы не согласны на мирные условия, включающие гибель Мунэхару».
— Все равно, приведите сюда Экэя, — распорядился Хидэёси.
Он не выглядел обескураженным: напротив, начиная с этой минуты, он уверовал в успех предприятия.
Он пригласил монаха в залитую солнечным светом комнату и предложил ему расположиться поудобнее. Поговорив немного о минувших днях и о новостях от общих знакомых, дошедших из столицы, Хидэёси перешел к делу: