Честь самурая

Ёсикава Эйдзи

— Солнце садится, и на дороге становится все опасней. Старик, тебе пора возвращаться.

— Значит, вы по-прежнему не согласны?

— О чем ты?

— Объявите ваше решение.

— Я объявил о своем решении сразу.

Усталый и разочарованный, Ота удалился ни с чем.

Прибыл пятый посланец.

Гэмба становился все несговорчивее. Он зашел так далеко, что ему ни за что не хотелось поворачивать назад. Пятого посланца он было вовсе отказался принять, но не смог это сделать — приехавший далеко превосходил значимостью и влиянием тех четверых, что напрасно побывали у

Гэмбы до него.

— Мне известно, что вы отвергли советы всех посланцев князя. Сейчас сюда намеревается прибыть сам князь Кацуиэ. Лишь с великим трудом нам удалось убедить его остаться в ставке; вместо него поехать сюда было поручено мне. Я прошу вас хорошенько продумать сложившееся положение, а затем незамедлительно покинуть гору Оива и как можно скорее отправиться в обратный путь.

Он произносил свою речь, простершись ниц перед входом в шатер.

Гэмба, однако же, решил все по-своему. Даже если Хидэёси успели оповестить о происшедшем и он выступил сюда из Огаки, расстояние, которое ему предстоит преодолеть, составляет тринадцать ри, поэтому опасаться его появления следует не раньше глубокой ночи. Так рассудил Гэмба. Да и непросто будет Хидэёси отказаться от неотложных дел в Гифу. Значит, угроза сражения с ним может стать явью не раньше, чем завтра к вечеру или даже через день.

— Мой племянник ничего не желает слушать. Кого бы я к нему ни присылал, все тщетно, — вздохнул Кацуиэ. — Придется поехать туда самому, чтобы заставить его вернуться еще до наступления ночи.

В ставке в Кицунэ в этот день узнали о счастливом исходе предпринятой Гэмбой вылазки, и во всем лагере царило веселье. Но приказа о немедленном отступлении Гэмба не выполнил. То, с какой насмешливостью, чтобы не сказать — издевкой, Гэмба отсылал одного выскопоставленного ходатая за другим, можно было расценить не только как нарушение приличий, но и как мятеж.

— Мой племянник! Он меня погубит! — вырвалось у Кацуиэ, которому с великим трудом удавалось хранить самообладание.

Как только разговоры о разногласиях между дядей и племянником достигли слуха полевых командиров, боевой дух войска сразу пошел на убыль. А когда Кацуиэ позволил себе вслух осудить непослушание Гэмбы, от былого веселья не осталось и следа.

— Еще один посланец выехал из ставки.

— Еще один?

— Когда же это кончится?

Наблюдая за непрерывными поездками посланцев Кацуиэ туда и обратно, воины затревожились.

На протяжении второй половины дня Кацуиэ мрачно думал о том, что ему вряд ли удастся умереть своей смертью. К тому времени, как он дождался возвращения пятого посланца, Кацуиэ извелся так, что едва мог сидеть. Ставку разместили в храме Кицунэдзака. По его длинным коридорам и расхаживал сейчас Кацуиэ, в нетерпении поглядывая в сторону ворот храма.

— Ситидза еще не вернулся? — Уже в который раз он обращался к своим приближенным с этим вопросом. — Вечереет. Почему он не возвращается?

Начало темнеть. Кацуиэ окончательно встревожился. Заходящее солнце спряталось за главную башню храма.

— Князь Ядоя вернулся! — провозгласил страж у ворот.

— Что происходит? — беспокойно осведомился Кацуиэ.

Посланец поведал

обо всем: о том, что Гэмба сперва отказался принять его, хотя ему и удалось настоять на встрече, о том, что он подробно изложил точку зрения князя, но не был услышан. Гэмба на все доводы возразил, что даже если Хидэёси немедленно выступит в сторону горы Оива из Огаки, ему понадобится целый день, если не два, чтобы поспеть туда. А когда он наконец прибудет, войско Хидэёси окажется настолько измотанным долгой и трудной дорогой, что отборным отрядам Гэмбы не составит труда разгромить его. По этой причине он решил оставаться на горе Оива, и ничто на свете не способно заставить его переменить решение.

Кацуиэ побагровел от гнева.

— Безумец! — воскликнул он, задохнувшись гневом и схватившись за горло, словно вскипевшая кровь душила его. А затем, все еще дрожа в неостывшей ярости, пробормотал: — Поведение Гэмбы непозволительно. Ясо! Ясо! — что было силы крикнул Кацуиэ, обращаясь к одному из самураев, дожидающихся в соседней комнате.

— Вы призываете Ёсиду Ясо? — отозвался вместо него Мэндзю Сёскэ.

— Да, да! — заорал Кацуиэ, вымещая свой гнев на Сёскэ. — Немедленно приведи его! Скажи, чтобы все бросил и шел сюда сразу!

По коридорам храма пронесся шум торопливых шагов. Ёсида Ясо получил приказ Кацуиэ и сразу же, нахлестывая коня, помчался на гору Оива.

Долгий день подошел к концу, в саду под деревьями развели костры. Их пламя походило на то, которое бушевало сейчас в душе у Кацуиэ.

Поездка на расстояние в два ри не отнимает много времени, особенно если мчишься на добром коне, и Ёсида Ясо вернулся в мгновение ока.

— Я объяснил, что вы обращаетесь к нему в последний раз, и тщательно расспросил, продумал ли он возможные последствия, но князь Гэмба по-прежнему стоит на своем.

Значит, шестой человек вернулся с пустыми руками. У Кацуиэ больше не оставалось сил гневаться. Не будь он военачальником, ввязавшимся в тяжелую войну, он бы впал в тоску и уныние. Но вместо этого он ушел в себя, замкнулся и мысленно проклял свою слепую любовь к племяннику. Отныне с этим покончено навсегда.

— Я сам во всем виноват, — единственное, что он позволил себе произнести вслух.

На поле сражения, где главную роль играет подчинение приказам, Гэмба решил воспользоваться особым расположением Кацуиэ, чтобы захватить всю власть в свои руки. Это он, а вовсе не Кацуиэ, принял судьбоносное решение, способное предопределить расцвет или гибель клана, и настоял на своем, не проявив по отношению к своему благодетелю и князю ни малейшего уважения.

Но кто, как не сам Кацуиэ, приучил молодого человека к тому, что ему сходят с рук все высокомерные и самонадеянные выходки? И разве его сегодняшнее ослушание не было рассчитано на ту же слепую любовь Кацуиэ? Слепую любовь, обернувшуюся для Кацуиэ пренебрежением к приемному сыну Кацутоё, что в свою очередь побудило того на измену и обусловило потерю крепости Нагахама. А теперь ему суждено упустить небывалую возможность — возвысить и усилить род Сибата.

Задумавшись, Кацуиэ впал в глубокое отчаяние. Пенять ему, кроме как на себя, было не на кого.