Честь самурая
Шрифт:
— Хидэёси?
Взволнованные воины помчались в покои Кацуиэ, чтобы оповестить его о происходящем, но он и сам услышал обо всем и выскочил в коридор.
— Вы слышали, о чем они толкуют, мой господин?
— Слышал, — ответил Кацуиэ. Его лицо посерело еще больше, чем накануне вечером. — Хидэёси просто повторил прием, опробованный им в западных провинциях.
Как и следовало ожидать, Кацуиэ удалось сохранить хладнокровие, и он попытался успокоить своих ближайших сподвижников. Но куда ему было бежать от собственных мыслей? Он предостерегал Гэмбу, и, судя по тому,
— Я не могу больше полагаться на Гэмбу. Начиная с этой минуты, я беру командование на себя и обещаю, что предстоит славная сеча. Не робейте и оставьте всякие колебания. Мы должны радоваться тому, что Хидэёси наконец-то пришел к нам.
Окинув величавым взором своих людей, Кацуиэ уселся и принялся раздавать приказы. Вел он себя так, словно к нему вернулась молодость. До сих пор он рассматривал возможное появление Хидэёси как событие маловероятное, но едва эта туманная возможность стала явью и начала открыто грозить, все воинство пришло в смятение. Немало нашлось людей, покинувших свой пост, сказавшись больными, другие принялись нарушать приказы, а многие, охваченные паникой, просто бежали из войска. Хвастаться было нечем: из семитысячного войска у Кацуиэ оставалось не более трех тысяч человек.
И с этим-то войском он выступил из Этидзэна, будучи твердо уверен, что сумеет разгромить Хидэёси! Его воинам не пристало впадать в панику или бросаться в бегство при первой же угрозе со стороны Хидэёси.
Что довело их до срыва — воинов семитысячного войска? Лишь одно: отсутствие истинной воли в главнокомандующем. Конечно, поход Хидэёси свершился с невиданной и непредсказуемой быстротой, и это было особенно страшно. Поползли слухи, начались панические разговоры — отсюда и эта постыдная трусость.
Задумавшись над тем, в какое жалкое состояние пришло его войско, Кацуиэ впал не только в отчаяние, но и в бешенство. Скрежеща зубами, он разве что не плевал в лицо растерявшимся командирам. Люди ходили, сидели, стояли — и никак не могли успокоиться. Ему приходилось повторять свои приказы по два-три раза, и не было уверенности, что они будут исполнены или хотя бы услышаны.
— Что вы все бормочете? — вопрошал Кацуиэ, пытаясь привести людей в чувство. — Успокойтесь! Те, кто бросает посты или распространяет ложные слухи, только приумножают наши бедствия. Всякий, уличенный в молодушии, будет казнен, — добавил он, запугивая окончательно.
Горстка его приверженцев во второй раз рассыпалась по лагерю, объявляя командирам подлежащие неукоснительному исполнению приказы. Даже после этого далеко вокруг разносился срывающийся на крик голос Кацуиэ:
— Не страшитесь! Не теряйте голову!
Но попытки образумить людей только подливали масла в неразбериху.
Уже почти рассвело.
Боевые кличи и звуки ружейных выстрелов разносились над водами. Сражение перекинулось от подножия Сидзугатакэ на западный берег озера Ёго.
— Судя
— Самое позднее — в полдень.
— С какой стати ему так медлить?
Трусость одних множила трусость других, и в конце концов паникой оказалось охвачено все войско.
— У него там, наверное, десять тысяч воинов.
— Да какое там десять! Все двадцать!
— Не говорите глупостей! Чтобы добиться таких успехов, необходимо тридцатитысячное войско!
Воины, охваченные страхом, торопливо делились новыми опасениями. По лагерю пополз слух, повергший воинов Сибаты вовсе в безысходное отчаяние.
— Маэда Инутиё перешел на сторону Хидэёси!
Теперь военачальники клана уже полностью утратили власть над войском. Кацуиэ взгромоздился на коня. Проехав по окрестностям Кицунэдзаки, он лично пробовал воодушевить воинов отдельных отрядов. Он решил, что должен делать это сам, не доверяя военачальникам и не отсиживаясь в ставке.
— Любой, кто без приказа вздумает покинуть лагерь, будет убит на месте! — кричал он. — Всех трусов ловить и пристреливать! Всех, кто распространяет ложные слухи, убивать без пощады!
Но развал войска зашел так далеко, что усилия Кацуиэ поднять боевой дух воинов пропадали втуне. Примерно половина семитысячного войска разбежалась, да и оставшиеся с трудом удерживались, чтобы не спрятаться или не удрать. Вдобавок воины утратили веру в главнокомандующего. А лишившись былого безоговорочного доверия, Злой Дух Сибата оказывался бессильным, и угрозы его оставались пустым звуком.
Прискакав назад в ставку, он увидел вражеское войско, готовое к атаке.
«Вот и мне пришел конец…» — подумал он. Окидывая взором смятое и смятенное войско, Кацуиэ осознал всю безвыходность положения, в котором очутился. Но неукротимый дух не оставлял его, повелевал мчаться навстречу неминуемой гибели. Когда рассвело, во всем лагере осталась только горстка людей, и лишь немногие из них были конными.
— Мой господин, сюда! Сюда, на мгновение! — Двое самураев возникли справа и слева от Кацуиэ, словно решив с двух сторон поддержать его крупное тело. — Вы так торопитесь? Это на вас не похоже!
Силой заставив Кацуиэ пройти сквозь бушующее скопище людей и лошадей, они вывели его из главных ворот храма и тут же обрушились с криками на других:
— Приведите коня! Торопитесь! Где конь нашего господина?
Кацуиэ и сам ни на мгновение не умолкал:
— Я не отступлю! Я — князь Кацуиэ! Я не убегаю с поля сражения!
В его яростных речах было больше отчаяния, чем гнева. Еще раз, уставившись на воинов свиты, поддерживавших его с двух сторон, он заорал на них:
— Что вы делаете? Почему вы не даете мне пойти в атаку? Что вы меня держите — сдерживайте лучше вражеский натиск!
Ему привели коня. Какой-то воин принес полководческое знамя с золотым гербом и встал рядом.
— Нам не сдержать вражеского напора, мой господин. Если вы погибнете, все пойдет прахом. Почему бы вам не возвратиться в Китаносё, чтобы, собравшись с мыслями, придумать путь к спасению?