Честь снайпера
Шрифт:
Салид кивнул.
— Маленькая деревня, Ясинья, не заботит нас, — продолжал Грёдль. — Нас заботят остальные пять, особенно Яремче. Они теоретически достаточно велики, чтобы скрывать втайне сочувствующих бандитам. Ты следишь за мной, капитан Салид?
— Да, сэр. Но вот чего я не понимаю — так это того, довольны ли вы моей операцией или полагаете, что я провалился. Мне следует это знать, чтобы донести до своих людей и понимать, довольны ли вы.
— Что значит «доволен»? Кто может определить, что есть довольно, а что нет? Как можно определить ту грань, которая отделяет довольное от недостаточного? Я не представляю. Поэтому я предпочитаю
— Да, — согласился капитан.
— Это всё наука, математика. Она даёт научный базис нашей философии очищения расы, которая является моральной — опять же потому, что базируется на математике, а следовательно, на науке. Мы делаем то, что нам велят делать сведения. Видишь?
Салид не видел, хотя и покаянно улыбался, пытаясь войти в личностный, человеческий контакт с маленьким суммирующим аппаратом, скрытым в теле толстого человека, сидящего напротив него в кабинете городской ратуши под аляповатыми баннерами Рейха.
— Теперь, — продолжил Грёдль, — я хочу, чтобы ты вернулся в расположение и как следует отдохнул.
— Сэр, наше расположение не…
— Я знаю, я знаю. Но это изменится. Тебе и твоим людям нужно больше места, больше удобства как знак вашей важности в конечных целях нашей политики. Вам предоставлен дворец Андриевских.
Это было аристократическое обиталище, построенное порядка шести веков назад — просторный, зубчатый замок, обнесённый стеной, имевший целью противостоять не столько войне, сколько зависти, в определённых моментах столь же разрушительной, как и война. Здесь проживала династия польских герцогов, контролировавшая всю Южную Украину. Некоторые дожили здесь, обездоленные революцией — жалкие обломки прошлого государства, пока Хозяин не вывез их всех в лагеря после начала оккупации в 1939 году и до 41 года, тем самым закончив шестисотлетнюю историю Андриевских фигурами девяностотрёхфунтовых зэков. Однако, власть русских над дворцом не продлилась так долго, чтобы они успели уничтожить его роскошь, так что дворец остался гордостью Станислава.
— Я знаю, — продолжал Грёдль, — что Андриевский дворец сейчас занят десантниками. Специальной частью, входящей в состав Второй десантной дивизии. Сейчас дивизия находится в Нормандии и зовётся двадцать первым полком. Однако, она больше не существует. Оставшиеся в живых, находящиеся здесь, известны как «боевая группа фон Дрелле». У них своя, особенная униформа и шлемы. Это не Ваффен-СС и не армия. Скорее всего, Люфтваффе. Заноза в моей заднице. Их очень ценит этот чёртов фон Бинк. Эти парни сейчас на каком-то задании, но когда они вернутся, я прикажу фон Бинку переместить их в полевом лагере Четырнадцатой панцергренадёрской. Пусть сами себе выкапывают сортиры, ставят палатки и тянут колючку. Полагаю, это пойдёт им на пользу. Тем временем карательный батальон разместится в дворце герцога Андриевского и насладится комфортом, который тот предлагает. Им нужно отдохнуть как следует.
— Отличные новости, доктор Грёдль.
Нельзя было отрицать, что в личности Грёдля присутствовало нечто впечатляющее. Макс Вебер называл это «харизмой» — некоей аурой, которую ощущали и влиянию которой поддавались все, контактировавшие с ним. Её создавала его высочайшая серьёзность, его абсолютная вера, его пугающая способность запоминать колоссальные объёмы данных. Когда он говорил, то слушающий ощущал себя словно приглашённым в элитный круг знающих куда как больше, нежели остальные.
— Завтра я даю приём в своих апартаментах в отеле. Семь вечера. У тебя есть мундир? — спросил он Салида.
— Конечно.
— Семь вечера, помытый, побритый, в мундире. Встретимся с генералами и начальниками отделов, которые контролируют остатки германской Украины. Если впечатлишь их — они дадут тебе всё и будут ставить тебя в начало каждой строки. Завтра я представлю тебя офицеру, и если ты очаруешь его — эти три БТРа будут отданы в распоряжение карательного батальона. Безо всяких ожиданий и объяснений, не надо ничего объяснять диспетчеру — они просто твои, с избытком топлива и боеприпасов, так что действуй без помех.
— Отлично, сэр.
— А на следующий день настанет время расширить радиус действий. Я хочу, чтобы ты проехался по этим пяти деревням вдоль дороги в Яремче и в каждой расстрелял по двадцать заложников. Это привлечёт их внимание и склонит к покорности. Их гены воспитают их, поскольку в их крови — покорность и страх. Так что мы просто соблюдём природные принципы.
Она заставила его повторить, а Учитель переводил с украинского.
— Я пойду вниз по склону горы и, дождавшись темноты, войду в деревню Яремче. Не торопясь, разведаю всё — потрачу около трёх ночей. Буду избегать любого контакта и двигаться тихо. Я попытаюсь добыть винтовку.
— Какую винтовку? — требовательно спросила Петрова.
— С оптическим прицелом.
— Теперь информация. Занимают ли немцы деревню или просто патрулируют — если да, то как часто и какими силами? Какой у них настрой? Наготове ли они или же расслаблены, передвигаются ли без тяжёлой техники?
Учитель переводил.
— Я знаю, что у тебя всё получится, — сказала она.
Довольный Крестьянин выполз из пещеры и ускользнул.
— Шансов на то, что он найдёт винтовку с оптикой, практически нет, — сказал Учитель. — Ты это знаешь.
— Ему нужна цель, только и всего.
— Только немцы имеют такие винтовки, и я уверен, что лишь специальные части. А они не склонны оставлять свои игрушки без присмотра.
— Если он добудет пристойную, не совсем убитую мосинку или даже немецкий Маузер, я со ста ярдов попаду и с открытого прицела. Всё то же самое: найти позицию, сконцентрироваться, контролировать дыхание, следить за спускающим пальцем…
— Оптический прицел даст тебе ещё двести ярдов дистанции. А то и двести пятьдесят. Это уже шанс на спасение. Поверь мне, тебе не захочется быть пойманной эсэсовцами после того, как ты убьёшь одного из их лидеров.
— Я всё равно погибну. Это война. Здесь постоянно так происходит.
— Выстрел палача за ухо будет наибольшим, на что ты сможешь надеяться. Это будет счастливый исход. И мне думается, что немцы вряд ли будут столь благосклонны — реальность окажется гораздо менее приятной.
— Незачем впадать в пессимизм, — сказала она. — Даже сближаясь с «Тиграми» под Курском мы не думали о плохом. Мы думали лишь о долге.
— Завидую твоей стойкости. Не пора ли отдохнуть?
— Спасибо. И верно, отдохну.