Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— И Пимен и другие царские ласкатели будут искать тебя и тоже льстить. С тем надо смириться.
— Господи, мне на ордынцев было легче ходить, чем здесь единожды подняться во весь рост! Ах брат, я так надеялся на твой совет и помощь! — в отчаянии воскликнул Филипп.
И тут боярин Михаил строго, как некогда отец Филиппа Степан, сказал мудрое:
— Выслушав совет, ты совершишь чужую ошибку. А мы, Колычевы, всегда на свой ум полагались и оставались самими собой. В том и сила рода Колычевых.
— Поди так, — согласился Филипп и повторил: — В том и сила наша.
Они долго молчали.
— Спасибо, брат, за сильное слово. — И лихо добавил: — Э-эх, сабли наголо и — в сечу!
Боярин Михаил засмеялся.
— Вот и хорошо, вот и славно! Вижу Колычева, а не мокрую курицу! — И Михаил от души постучал по спине Филиппа. — С сабелькой наголо — это славно!
На другой день, как прийти митрополиту в Кремль, царский ласкатель архиепископ Пимен перехватил-таки Филиппа на Соборной площади. Старый, сухонький, с лисьим лицом, Пимен повёл Филиппа в придел Благовещенского храма и там сказал ему довольно жёстко:
— В тебе, вчерашний игумен, много гордыни. Зачем не пришёл, как позвал? Теперь идёшь к венценосному с той же гордыней. Оставь её на пороге храма, иди к помазаннику Божьему с покорной головой, не перечь великому государю. Тогда быть тебе на престоле церкви. Владыка из тебя знатный прорастёт. Ишь, богатырь какой! И ликом сподобился, — частил Пимен.
У Филиппа было что ответить царскому угоднику, хотя бы то, что его избрал митрополитом Земский собор. Но он сдержался. Почтительно поклонившись старцу, Филипп сказал:
— Спасибо тебе, отче, за вразумление. — И ушёл, шагая крупно и гордо неся голову.
Царь Иван принял Филиппа в малой Голубой палате. В ней было светло, прохладно и тихо. Филипп не видел царя несколько лет и удивился переменам в его облике. В свои тридцать шесть лет он выглядел более старым, нежели шестидесятилетний Филипп. На худые плечи ниспадали редкие с сильной проседью чёрные волосы. Длинный клин бороды был неопрятен, морщины, словно глубокие борозды, изрезали худое лицо, орлиный нос заострился ещё больше, а чёрные глаза горели нездоровым огнём. Филипп понял, что царь не простит и малой толики непокорства, тем паче — заносчивости. Потому Филиппу не хотелось в первый же день идти царю встречь, и он собрался с духом, чтобы быть почтительным и внимательным ко всему тому, что царь найдёт нужным сказать.
Так оно и было. Но Иван Грозный, оставаясь непредсказуемым, с первых же слов сильно озадачил митрополита и поставил его в довольно трудное положение.
— Говори, прошлый боярин, правду. Зачем отошёл от Москвы и верно служил князю Андрею Старицкому? Я всё помню.
— Но ты, милосердный царь, сменил гнев на милость в день венчания на царство. Тобою любима обитель Соловецкая, а я прощён за службу князю Андрею. Нужно ли ворошить прошлое?
— Хорошо. Говоришь ты верно и смело. И там, в обители, ты показал себя рачительным игуменом и всё творил во благо державы.
Царь Иван сидел в тронном кресле. Напротив него неподалёку стояло ещё одно, но царь не предложил избранному народом митрополиту всея Руси сесть. Сие уязвило самолюбие Филиппа, но он наложил на себя смирение и вёл подобающе тому. Колычев счёл, что царь даёт ему понять величие государя и видеть пропасть, отделяющую его, вчерашнего игумена, от царствующей особы. Не так ли поступали византийские императоры со своими подданными? Иван Грозный хотел видеть в митрополите послушного угодника. Но тут Филипп сказал себе вопреки обету смирения: «Тому не бывать!» И царю ответил как должно:
— Ты, великий государь, знаешь, что Колычевы во все времена служили отечеству верой и правдой. Тако же и я буду служить.
Ответ царю Ивану не понравился. Он взъярился:
— Зачем гору обходишь? Отечество и государь едины. Вот и отвечай без каверз!
Филипп согласно склонил голову, но прежде, чем дать ответ, сел в кресло. Царь тому удивился. «Ишь, какой своенравный и дерзкий. До него никто не садился в сие кресло без моей воли. Такой не будет ласкателем. Эко обмишулюсь, ежели дам ему церковь», — подумал царь Иван.
А Филипп, опустившись близ царя в кресло, как и положено владыке, обрёл уверенность, спокойствие и ясность ума, потому беседу повёл откровенно:
— Богочтимый царь-батюшка, я есть слуга и раб Божий. И всё, что заповедано им, я чту и исполняю.
— Хорошо, — отозвался царь. — А потому как я помазанник Божий, надлежит тебе и мои повеления исполнять. Вот мы поставили тебя митрополитом. Будешь ли ты моим верным соратником?
«Господи, вот и кончилось моё смирение. Да, видно, у Колычевых стезя такая — идти по правде, как по лезвию меча», — подумал Филипп. И ответ его был первым шагом к схватке с царём вплотную.
— Буду, благочестивый царь, ежели ты исправишь своё правление.
— Чем же оно тебе не по нраву?
Филипп встал, повернулся к иконам, перекрестился и ответил:
— Вот положил на себя крест и говорю: чтобы ты, царь и великий князь всея Руси, развеял опричнину. Тебе, мудрому, виден её вред для россиян. А не оставишь опричнины, и мне в митрополитах быть невозможно.
Своей прямотой, страстью, смелостью речения Филипп Колычев озадачил Ивана Грозного. Он вспомнил резкие речи митрополита Афанасия, протест Германа Казанского, всё сличил и пришёл к выводу, что мира с духовенством у него не будет. «Они все одержимые, все ненавидят меня, — со злостью подумал царь Иван. — Да и я не прост. Посмотрю, посмотрю, да и под корень всех...» И спросил:
— Ещё что потребуешь?
— Будь, государь, великим до конца, а к сему без милосердия не придёшь. Отпусти с миром земских челобитчиков, коих неделю назад в земляную тюрьму убрал.
Иван встал с трона, приблизился к Филиппу, сказал гневно:
— Озлил ты меня, игумен соловецкий. Теперь и не знаю, ставить тебя или нет.
Филипп упорно добивался своего:
— Не ставь, государь-батюшка. Вернусь к своим братьям, кои печалуются по мне. А вот челобитную от покорного тебе Новгорода прими. — И Филипп достал из нагрудного кармана бумагу, подал царю.